Обезьянья лапка. Уильям Джейкобс
с напускным ужасом сказал Герберт. – Ну, теперь-то мы станем богаты, знамениты и счастливы. Для начала попроси, чтобы тебя сделали императором, папа; больше не придется быть у мамы под башмаком.
Он обежал стол, спасаясь от обиженной миссис Уайт, которая вооружилась тканевой салфеткой.
Мистер Уайт достал из кармана лапку и посмотрел на нее с недоверием.
– Даже и не знаю, что пожелать, – медленно произнес он. – Кажется, у меня есть все что нужно.
– Если бы ты еще оплатил закладную на дом, папа, то был бы абсолютно счастлив, правда? – проговорил Герберт, кладя руку на плечо отца. – Что ж, тогда пожелай двести фунтов; этого как раз должно хватить.
Мистер Уайт стыдливо улыбаясь собственной доверчивости, вытянул руку с талисманом, а его сын с торжественной миной, слегка исказившейся в момент, когда он подмигнул матери, сел за фортепиано и взял несколько торжественных аккордов.
– Желаю получить двести фунтов, – отчетливо проговорил старик.
В ответ на его слова инструмент издал великолепный грохот, который вдруг прервался пронзительным криком старика. Сын и жена подскочили к нему.
– Она шевельнулась! – воскликнул он, с отвращением глядя на лапку, которую выронил на пол. – Когда я загадывал двести фунтов, она вдруг стала извиваться, словно змея!
– Я что-то не вижу денег, – проговорил Герберт, поднимая лапку с пола и кладя ее на стол. – Держу пари, что и не увижу.
– Тебе это, наверное, почудилось, – предположила миссис Уайт, с тревогой глядя на мужа.
Тот покачал головой.
– Впрочем, пусть; ничего плохого ведь не случилось, хотя она меня порядком напугала.
Они снова сели у камина; мужчины закурили трубки. За окном все сильнее завывал ветер, и старик нервно вздрогнул от звука захлопнувшейся наверху двери. В комнате воцарилась непривычная гнетущая тишина. Наконец родители поднялись, чтобы идти спать.
– Полагаю, ты найдешь деньги в сумке прямо на кровати, – сказал Герберт отцу на прощание, – а на шкафу будет сидеть какое-нибудь чудище и наблюдать, как ты рассовываешь по карманам незаконно нажитое богатство!
Он сидел один в темноте, смотрел на угасающий огонь и видел в нем лица. Последнее лицо было таким ужасным и так походило на обезьянье, что он изумился. Оно стало таким живым, что он с неловким смешком протянул руку к столу за стаканом воды, намереваясь плеснуть ею в огонь. Случайно прикоснувшись к обезьяньей лапке, он с легкой дрожью вытер руку о куртку и поднялся к себе в спальню.
II
На следующее утро, завтракая за столом, освещенным ярким зимним солнцем, Герберт посмеялся над своими страхами. В комнате царила привычная атмосфера благообразия, которой не хватало предыдущей ночью, а грязная, сморщенная лапка была небрежно брошена на буфет, что свидетельствовало о том, что в ее достоинства не очень-то верят.
– Полагаю, все старые солдаты одинаковы, – рассудила миссис Уайт. – Боже, и мы еще слушали эту чепуху! Разве могут в наши дни исполняться желания?