На поле брани. Эпизоды и рассказы из первой половины нынешней войны. Георгий Северцев-Полилов
монарх, властитель Германии, будет с ним вежлив и обходителен, учись, мой сын, помни, что язык дан людям не для того, чтобы болтать, а для того, чтобы обманывать.
На горизонте показалось – какое-то судно. Вильгельм поднял к глазам цейссовский бинокль и посмотрел.
– Купец, – уверенно сказал он и прибавил, – вот счастливая случайность, русский, и обратившись к стоящему сзади него Дона-Шлобитену, шутливо произнес:
– Потешим наших милых соседей: когда они поравняются с нами, скажи, чтобы оркестр вышел на верхнюю палубу и сыграл Русский гимн. Не мешает сделать небольшую рекламу; Вольф сейчас же передаст в своих телеграммах по всему миру, что германский император приветствовал русское коммерческое судно национальным гимном. Неправда ли, это блестящая идея?
Действительно, когда русское судно, проходило мимо императорской яхты, с борта последней полились плавные звуки «Боже Царя храни» и взвился русский флаг».
Купеческий пароход был поражен таким вниманием со стороны монарха, и на реях его взвились немецкие флаги. Вильгельм, стоя на верхнем мостике, добродушно смеялся, но в этом смехе чувствовалась ирония… Большой актер сказался в этой выходке.
– Будем приготовляться к встрече и к приему, – обратился Вильгельм к сопровождавшим его сыну и Дона-Шлобитену.
День перевалил уже на вторую половину, время близилось к четырем часам.
Желанная встреча должна была произойти около шести часов, как это рассчитывал император. Он тщательно вместе с другими приближенными лицами отыскал на карте место, где суда должны были встретиться и заранее отметил крестиком: прибавив:
– Этот крест на могиле русско-французской дружбы водружу я здесь.
Время шло, но на горизонте не появлялось никакое судно… Лениво протянулся только английский угольщик, да проплыли два-три норвежские парусника с рыбой… Дымков дредноута, «Franсе», на котором возвращался из Петербурга президент Пуанкаре, нигде не было Видно.
Правая рука Вильгельма, одетая в белую перчатку, нетерпеливо постукивала по ручке бамбукового кресла, на котором он сидел. Ожидания его не оправдывались, он начинал думать, что президент отложил свой отъезд из Стокгольма, который он посетил на обратном пути из Петербурга.
Склянки пробили уже пять ударов, что означало семь часов, Но дымков и высоких труб французской эскадры нигде не было видно.
Снова нахмурились брови императора, он, как опытный шахматный игрок, не любил, чтобы его, верно намеченные, ходы не исполнялись.
Восемь часов… Над Немецким морем сгрудились сумерки, опять блеснули красный и зеленый баковые огни… Депеши беспроволочного телеграфа летели одна за другой, но ни в одной из них не говорилось о замедлении проезда президента.
Ни одно из сторожевых судов, вышедших из портов, принадлежащих Германии, не сообщало ничего нового…
Спустилась ночь, ожидать больше было нечего. Ночная встреча не входила в расчеты германского владыки.
Рассерженный, но скрывающий под маской спокойствия