Звезда перед рассветом. Екатерина Мурашова
Розанова.
Ваши пути на звезду,
Что светит в зимнем окне,
Вам наплевать, что я жду,
Забыли Вы обо мне.
Слезы из вещих глаз,
Навек в пустоте оставлена, –
Я проклинаю Вас,
Люша Розанова.
Закончив читать, пробежал глазами еще раз и, аккуратно сложив, убрал листок в карман.
– Господи, вот случай, вот случай… – пробормотал Адам себе под нос и закончил громко. – Варвара Тарасовна, так случилось, что я хорошо знаю Люшу Розанову. Думаю, что следует показать ей эти стихи.
– Война мне физически неприятна. Как фальшивый мотив, или карточное жульничество, или жужжание навозной мухи под кастрюлей.
Война как-то ускоряет все. Не успеешь с кем-нибудь разговориться, поспорить, глядь – он уж на войне, да там уже и убит, чего доброго… Конечно, надо признать, что в жизни и без войны все то же самое: только поймешь, чего тебе старшие говорили, захочешь уже согласиться, поблагодарить, а они – глядь, уже и умерли все. Да и тебе в общем-то уже скоро… Когда я думаю о том, что в моей Америке уже давно умерли большинство из тех, кого я знала – взрослыми, умными, сильными… это грустно, но закономерно. Но война, повторюсь, все как-то неприятно ускоряет.
Крохотная комната в мансарде – косой потолок, тканый ковер с козочками, водопадом и альпийскими домиками, на широком подоконнике вперемешку горшки с фиалками, реквизит (шапокляк с бантом, платки, сломанное блюдо с фальшивым цыпленком, веер из бумажных цветов), надкусанное печенье, свежий журнал «Нива», наспех заложенный рожком для обуви… Островок безалаберного уюта, который все последние годы казался еще и островом надежности, а теперь вдруг сделался тем, что он есть: кучкой цветного мусора, прибитой ветром к чьей-то глухой стене. Хозяйка, Глэдис Макдауэлл, говорит и ходит от дивана к стене – убирает за ситцевую занавеску сценические костюмы, сваленные грудой, чтобы гостье было на чем расположиться. Впрочем, гостье вполне хватает небольшого угла дивана, она и сама невелика.
– В нашем ресторане сейчас является много стремительно и неправедно разбогатевших на войне подрядчиков. Кутят напропалую и все время испуганно оглядываются. На кого? Как у вас говорят: на воре и шапка горит… Может, как выпьют и ослабят запоры на своем сундучно-накопительном разуме, к ним невидимо приходят души солдат, убитых или умерших из-за некачественных шинелей, сапог, еды, боеприпасов?
А что делается у тебя, Крошка Люша? Что твой муж, детки?
– У меня все по-прежнему. Детки выкаблучиваются кто как может. Александр ходит в сапогах и лысеет со лба. Голубкина дочка Белка таскается за мной как большая собака, точь в точь мать – это греет мне зад, если ты понимаешь, что я хочу сказать. Расскажи мне еще про хоровых цыган, они меня прогнали, но я, как ни странно, по ним скучаю. Даже во сне иногда вижу, как танцую и пою в хоре… Музыка снится… Что там Яша? Манита, Вера? С кем я там еще зналась…
– Манита… Ты разве в газетах не читала? – Скандал был изрядный.
– Пропустила.