Код Месины. Мария Энгстранд
лучше, а она как будто еще уменьшилась… и расплакалась, и врач несколько раз погладила ее по плечу, а я испугалась, что поняла что-то неправильно. Разве врач не сказала, что опасность миновала? Тогда почему мама плачет?
Потом нам разрешили войти в палату к папе. Он лежал в кровати с кислородной маской на лице. Его почти невозможно было узнать – маска скрывала практически все лицо. Но его рука лежала на покрывале, и я крепко сжала ее. В эту минуту он открыл глаза, совсем ненадолго. Заметил меня – я в этом уверена – и подмигнул мне. Потом снова закрыл глаза. Рядом с ним стояла такая машина, которая рисует на дисплее кривую, обозначающую удары сердца. «Пип-пип-пип», – пищала машина. Вверх и вниз, вверх и вниз, снова и снова рисуя кривую.
Вечером мы уехали домой. Папа упал с балкона, но чудесным образом ничего не сломал, только получил сотрясение при падении. Врачи считали, что сердце остановилось не от падения. Наоборот: они подозревали, что он упал из-за проблемы с сердцем. А эта проблема, по всей видимости, вызвана инфекцией. Самая обычная простуда – с той только разницей, что она попала в сердце и каким-то образом помешала работе папиного кардиостимулятора, следящего за сердечным ритмом. Они сказали, что оставят его в больнице на пару дней для наблюдения.
В ту ночь я спала в папиной постели, рядом с мамой. Там все пахло им.
Я не хочу, чтобы папа снова всерьез заболел, папа, я не разрешаю тебе болеть!
Всего несколько часов назад я больше всего на свете желала, чтобы Орест изменил свое мнение. И даже надеялась, что астролябия поможет. Как глупо. Сейчас я хотела лишь одного – чтобы папа поправился.
Я заснула только около четырех. Мама разрешила не ходить в школу, если не хочу, но я все же пошла. Не могла просто сидеть дома и думать. И пришла так поздно, что урок уже начался.
Место Санны пустовало. Ах да, она же отпросилась на неделю и поехала в Чехию к своему дедушке, которому исполняется восемьдесят лет. Я плюхнулась на свое одинокое место – мне казалось, что я никогда не смогу больше подняться.
Орест встревоженно следил за мной – он сидел в дальнем углу класса. Едва я открыла компьютер, как в него упало сообщение:
О.: Как твой папа? Как ты?
М.: Он жив. Но болен.
О.: Понятно. А ты как?
Я не ответила. Не знала точно, что написать. Спиной я чувствовала взгляд Ореста, сидевшего наискосок позади меня.
Когда раздался звонок на перемену, я встала и вышла из класса, мимо шкафчиков, через другую дверь. Там выход в небольшой задний двор с парой скамеек, на них в солнечную погоду иногда сидит народ. Но сейчас, в марте, когда дули холодные ветра, скамейки пустовали. Я села на одну из них. Почувствовала, как холод пробирается под джинсы, но мне было все равно.
Орест вышел во двор вслед за мной. В тонкой белой рубашке совсем не по погоде. Он остановился у скамейки с таким видом, словно собирался сесть, потом передумал и начал перетаптываться с ноги на ногу. И вдруг сказал:
– Я много думал… о том, чтобы уничтожить астролябию. Думаю, ты