Выбор за тобой. Якуб Шамалек
ксендз затянул псалом 130. Одни пытались подпевать, бормоча себе под нос знакомый, но давно забытый текст, другие даже не пытались: кто-то держал у уха телефон, кто-то курил.
Наконец пришли в нужное место: в коричневой земле зияла дыра. Могильщики ловко опустили гроб на веревках, Барбара Липецкая-Бучек бросила первую горсть земли на крышку. Потом в дело пошли лопаты, могилу накрыли каменной плитой. Присутствующие возложили венки, выразили соболезнования семье. Вскоре могила скрылась под грудой цветов. Погас огонек камеры, репортаж с места событий завершился, толпа начала редеть.
Леон положил свой букет одним из последних. Хотя он уже лет десять не был в церкви, машинально перекрестился. В репертуаре атеиста не было подобного жеста. Он двинулся в сторону аллеи, разбрасывая ногами мокрые листья и закопченные крышки от кладбищенских свечей, как вдруг заметил, что к могиле Бучека подошел тот самый мужчина с татуировкой, который стоял рядом с ним во время службы. С минуту он стоял неподвижно: голова опущена, руки в карманах. А потом плюнул.
– Эй! – крикнул Леон. – Эй ты! Ты что делаешь?!
Мужчина обернулся на его голос. Сжатые губы, нахмуренные брови, мокрые глаза. Повернулся на месте и пошел быстрым шагом.
– Эй ты! Стой!
Мужчина не реагировал. Леон побежал, расталкивая людей: семью с детьми, бабушку, несущую засохший букет на помойку, пожилого мужчину, драившего грязное надгробие щеткой. Поскользнувшись на скользкой от мыльной пены мраморной плите, Леон потерял равновесие и ухватился за дерево, чтобы не упасть. Когда он поднял голову, мужчины нигде не было. Он растворился в толпе.
“In my self-righteous suicide, I cry when angels deserve to DIE-E-E-E”[20]! – надрывался в наушниках Серж Танкян. Юлита сидела за столом, глядя пустым взглядом в экран компьютера, ее пальцы зависли над клавиатурой. Рядом в ярко-красной кружке остывал кофе.
Динь! – сквозь гитарные риффы пробилось сообщение в мессенджере. Юлита взглянула в угол экрана. Облачко, как в комиксах, говорило о том, что кто-то хочет начать переписку в чате. Тяжелый вздох, два клика, открылось новое окно.
>[15:50:23] Пётр. Мясек: Все в порядке?
Юлита взглянула в сторону Пётрека. Он помахал ей, улыбнулся, хоть и немного смущенно. После их совместного похода на премьеру, того самого бесславного “свидания”, они не общались. Точнее бросали друг другу “привет” и “пока”, но больше не ходили вместе на перекур, не отправляли друг другу забавные ссылки и не корчили друг другу рожи на совещаниях. Круг взаимных обид замкнулся: он обиделся, потому что она оставила его в кино одного, а она – потому что он не принял ее извинений, поэтому теперь она с ним не заговаривала, а он дулся, что лишь усиливало ее обиду и т. д, и т. п.
>[15:50:56] Юлита. Вуйчицкая: Нет.
>[15:51:02] Пётр. Мясек: Ого;(Что случилось?!
>[15:51:10 Юлита. Вуйчицкая: Мацкович вызвала меня на ковер. И сидела с прямой спиной.
>[15:51:11] Пётр. Мясек: Ууу, плохо.
>[15:51:15] Юлита. Вуйчицкая: Типа того.
>[15:51:18] Пётр. Мясек: А потом что?
Юлита
“В моем самоуверенном самоубийстве я плачу, когда ангелы заслуживают смерти” (