Мимишка. Константин Мальцев
так! Не обедали с нами! А на голодный желудок никакая литература не пойдет.
Я бесстрастным тоном возразил на это:
– Хотя мы и коротки с Иваном Сергеевичем, но когда одних зовут, а других нет, то этим другим к обеду приходить не следует. Не звали – вот я и не пришел. А послушать новую повесть Ивана Сергеевича – уж извините, я и без приглашения приду.
Видели бы вы, любезный Льховский, какое лицо сделал Тургенев, уже успевший прийти в себя. Как невинно поглядел на меня! Так Мимишка, когда напроказит, глядит.
– Отчего же, я вас звал! Как же, я звал вас! – несколько раз повторил он.
– Нет, вы меня не звали! – сказал я; его театральная игра меня не впечатлила. А другим было не до нашего «звал – не звал»: все ждали чтения.
И Анненков начал читать.
Я даже запомнил первое предложение: «Весенний, светлый день клонился к вечеру; небольшие розовые тучки стояли высоко в ясном небе и, казалось, не плыли мимо, а уходили в самую глубь лазури».
«Какая поэзия!» – подумал я. За одно это предложение я готов был простить и забыть, что меня не пригласили на обед. Да я неделю, в знак благодарности и восхищения, готов был голодать! Не смейтесь: ей-богу!
Но что же я услышал дальше? А как раз то, что за несколько лет до этого я пересказал Тургеневу, – сжатый, но довольно полный очерк моего «Художника», весь сок романа. Причем основанием повести послужила ему именно глава о предках Райского.
Плагиат! А если по-русски, то кража!
Я не преувеличиваю; судите сами: его Лаврецкий схож характером с моим Райским; у меня бабушка – он вывел похожую на нее тетку; у меня верующая Елена – у него религиозная Лиза Калитина. Да даже детали позаимствовал: у меня бабушка достает старую книгу – и у него старая книга появляется.
Я сидел, слушал, а внутри у меня все кипело. Я едва сдерживался, чтобы не вскочить с места и не крикнуть Тургеневу в лицо, что он вор и мошенник. Но мне удалось проявить хладнокровие. Иногда только я взглядывал на Тургенева, а он под моим взглядом ерзал в кресле, как будто на шиле сидел.
Я понимал, почему он меня не позвал: не хотел, чтобы я узнал до публикации, что его «Дворянское гнездо» построено на моем «Художнике». А потом-де, когда напечатается, говори что хочешь: кто тебе поверит, что я у тебя все взял!
Я молча дождался, пока Анненков кончит чтение. Конечно, все тотчас кинулись к Тургеневу, наперебой принялись восхищаться, хвалить, поздравлять с блестящим произведением. Оно и понятно: на слух-то принимается более снисходительно, да еще и вкусный и сытный обед, по-видимому, способствовал доброжелательности наших литераторов.
Только Анненков, не слушавший, а читавший по бумаге, не поддался общему благодушию и сумел сделать ряд дельных замечаний. Так, высказал Тургеневу недоумение:
– Иван Сергеевич, вы рисуете вашу Лизу Калитину набожной, религиозной девушкой. Но почему она именно такая, не поясняете: источника ее религиозности не показываете.
Тургенев