Незнакомцы на мосту. Джеймс Донован
как живописца повлияла партийная дисциплина. Этот вопрос он оставил без ответа. Зато охотно назвал своих любимых художников: Рембрандта и Хальса.
Картины самого Абеля никогда не выставлялись в Америке, но вот портрет Эмиля Голдфуса был вывешен в зале Национальной академии дизайна в феврале 1957 года и находился в экспозиции месяц. Выполненный Бертом Сильверманом, другом из Бруклина, портрет изображал Абеля (известного под именем Эмиля Голдфуса) сидящим в своем ателье в окружении тюбиков краски и кистей с коротковолновым приемником на заднем плане. Художник назвал свое полотно «Любитель», вложив в название подлинный смысл этого слова: «не профессионал, но человек, относящийся к какому-либо делу с любовью и живым интересом». Сильверман считал радиоприемник на заднем плане свидетельством интеллектуальной разносторонности изображенного на портрете соседа. Разумеется, он понятия не имел, что тот был полковником советской разведки, работавшим за рубежом.
Абель называл свою живописную манеру реалистической, но настаивал, что не он был автором найденных у него записок «Не следует путать искусство с политикой». По его словам, рукопись много лет назад случайно оставил у него приятель.
Я сообщил Абелю о своем плане поместить все его имущество, включая картины, на охраняемый склад. Он подписал для меня доверенность, разрешавшую распорядиться его вещами по своему усмотрению. При этом он, однако, проявил известную дотошность, спросив, не должен ли он расписаться под документом как Эмиль Р. Голдфус, под именем которого снял квартиру.
– Быть может, – ухмыльнулся он, – мне следует подражать обвинительному заключению и проставить: «известный также как Марк и Рудольф И. Абель»?
– Забудьте об этом, – ответил я.
На самом деле эта проблема уже обсуждалась мною с прокурором Муром, и мы пришли к соглашению, что если уж Абель подписался на договоре аренды как Эмиль Голдфус, для него же будет проще и в будущем пользоваться этой подписью.
Далее я затронул вопрос, не хочет ли он, чтобы я обратился в советское посольство в Вашингтоне с надеждой на официальное подтверждение его статуса и получение заявления о возможном распространении на него дипломатического иммунитета. До сих пор посольство не проявляло к делу ни малейшего интереса, и я сказал Абелю, что при здравом размышлении стал считать подобную попытку ненужной и даже вредной.
Прежде всего я не смог бы вступить в контакт с посольством СССР без предварительных консультаций с официальными лицами США. Пришлось объяснить Абелю, что я опасался возникновения потенциального конфликта интересов между моими обязанностями в качестве его адвоката и долгом американского гражданина. К тому же, настаивал я, подобный шаг мог бумерангом вернуться и ударить по мне, его защитнику. Ознакомившись в газетах с моей биографией, в советском посольстве имели основания считать, что я – подсадная утка ФБР, и отнестись к любым моим попыткам выйти с ними на связь как к части «американского заговора» с целью поставить Советский Союз