Хирурги человеческих душ. Книга вторая. Моё время. Часть первая. Вторая оттепель. Олег Владимирович Фурашов
Алексея отнюдь не почтительно перебить начальника. – Иначе я кладу трубку.
– …Че-чего-о?! – заорал босс после замешательства.
– Да того-о-о! – вспылив, легко перекрыл его вопль подчинённый. – И последний раз говорю: иначе я кладу трубку.
– Ах ты…А-кха-кха, – задохнулись от ярости по ту сторону эфира. – Э-э… Га! Ладно…Говори…Э-э-э…Говорите. Тем более, что это может…
– …твоё последнее слово, – невольно съязвил Подлужный, которого часто подводил острый язык. – Пусть даже и так, но я скажу. Если бы я действовал по инструкции, то следы доказательства преступления были бы утрачены. Убийца избежал бы наказания. А так мы с опергруппой не только раскрыли изуверское…деяние, но и покарали злодея. А победителей не судят. Как говорил Фидель Кастро: «История меня оправдает!»
– Языком…некоторые…горазды, – выбирал слова Лубов. – Вот что, Подлужный, пишите на моё имя объяснение по поводу происшедшего. Ясно?
– Ясно. Напишу, – многообещающе откликнулся тот. – И обязательно укажу, что колония находится в черте Вёпса, а спецпрокурор Рылов заодно с облпрокуратурой на это не реагируют. Писать?
– О-он мне ещё условия ставить будет! – вскипел от бешенства Лубов. – Ладно. Я тебя вызову к себе…На ковёр…Тогда и поговорим.
И прокурор области поспешно бросил трубку. На всякий случай. Не дай бог, его опередит младший по чину.
Часть бурной перепалки слышала Ковригина, которая тоже пришла на работу пораньше. Она молча покачала головой и закрыла дверь кабинета. Разгорячённый же Алексей открыл форточку и жадно вдохнул прохладного осеннего воздуха. Ан прохлаждаться было не суждено, ибо жизнь настоящего прокурора следует принципу: «И вечный бой! Покой нам только снится…»21
Не минуло и пары минут, как в кабинет зашла Зинаида Ивановна. Секретарь прикрыла за собой дверь и чуть слышно доложила:
– Алексей Николаевич, тут к вам рвётся одна…гражданка. Я ей сказала, что сегодня неприёмный день, а она всё одно толмит своё.
– А почему шёпотом? – улыбнувшись и тоже еле слышно, осведомился прокурор.
– Дык, это же припёрлась Нехертититеребити.
– Простите, не расслышал?
– Нехер-тити-теребити, – ещё тише, зато более внятно пояснила секретарь.
– Это что, фамилия такая?
– Нет, её прозвали так. Она ваще: чё кочу, то и делаю. Говорит, ей надо.
– Ну, раз надо, зовите, – негромко засмеявшись, махнул рукой Подлужный.
И в прокурорские владения влетела черноглазая, темноволосая, очень высокая и очень молодая женщина. Почти юная девушка. Фигурка её была не просто стройной, а даже астеничной. Пальто посетительницы было расстёгнуто и под тонкой тканью платья прорисовывались торчащие напружиненные и донельзя маленькие сисечки-кулачонки. Про такие в народе говорят: титьки тараканьи. Лицо визитёрши было бы красивым, если бы его не портило выражение некой немилосердности.
Для Подлужного атрибутом подлинной женщины всегда
Строка из стихотворения Александра Блока «На поле Куликовом».