Предатель. Я не вернусь. Лила Каттен
тише, дорогая, – она села рядом и склонилась, чтобы обнять. – Поплачь, Верочка. Поплачь.
И я плакала. Иссушала себя этим водопадом саморазрушения. Но ничего не помогало и я знала – не поможет. Ведь ничего не изменить.
– Мне очень жаль, Вера.
– Значит, они не врут?
– Кто?
– Врачи, Глеб… его нет? – я хотела, чтобы она была одной, кто скажет правду. И эта правда будет другой, не той, что твердят мне другие. Но Рита опустила глаза и отрицательно помахала головой.
– Было уже поздно.
Можно ли такое принять? Можно ли простить себя за поступок, который привел к потере? Можно ли винить теперь Глеба, если хотелось от самой себя скрыться и сказать, что я ухожу. Но я заперта в этих мыслях и теле, чтобы жить с этой болью.
– Глеб сказал, что разводится со мной, – произношу отрешенно, немного успокоившись.
– Он так сказал? Он сейчас на эмоциях. Не обращай внимания.
– Долго мне лежать тут?
– Дней восемь. Если все будет хорошо со шрамом и твоим общим состоянием, то на выписку пойдешь.
– Вот как выйду из больницы, сама подам заявление. Он все что хотел, уже сказал. Достали все. Больше не буду скакать под чью-то дудку. Не буду жить как надо кому-то. Стану жить так, как того хочу я. А он… он пусть катится к черту, прости что так говорю тебе, но, если я виновата, я признаю это. Мне с этим жить. То он ушел по своей воле.
– Мой брат очень закрытый. Ты и сама видишь. В детдоме каждый за себя. Ты не говоришь по душам. Там это не оценят. Ни слабость, ни трусость. Не защищаю его, потому что считаю, что Глеб не прав. Просто давно хотела тебе сказать, что он такой. И ему сложно быть другим.
– Вот пусть и остается таким. Он свое лицо показал.
Она сидит, опустив голову и мне становится стыдно, что я так себя повела и была резка.
– Прости, он твой брат, но мне он был мужем.
– Я понимаю. Сейчас тебе нужно быть сильной. Постараться выдержать все это. И быть может потом как восстановишься, подумаешь об усыновлении? Очень много малышей в детских домах, кто-то по воле судьбы, кто-то по воле родителей.
– В смысле? Я не против, конечно, и даже думала с Глебом в дальнейшем поговорить об этом, но я пока что не ставлю на себе крест. Пройдет время, и я выйду замуж, рожу… – на этом слове она перестала смотреть в глаза. – Ты хочешь сказать, что… Рит…
Вот такая цена у необдуманности двадцатилетней девчонки, которая решила, что знает лучше.
Уснула после укола успокоительного. До последнего смотрела на нее и шептала одними губами, чтобы больше не приходила. Чтобы больше никто не приходил ко мне. Не хочу никого видеть. Это только моя боль, я не поделюсь ею ни с кем.
Но утром после процедур разных, когда я была на краю ясности и сна, еще в коридоре я услышала маму.
Сейчас во мне взыграл инстинкт поиска надежного крыла, и я хотела его найти в объятиях матери.
Она ворвалась. И чуть запыхавшись выдохнула, а после посмотрела на меня глазами, в которых не было ничего кроме осуждения, недоумения, презрения.
– Допрыгалась?
Снова отделяюсь