Сотворение мира. Елена Крюкова
были в застолье одни.
И замер гогочущий пир Валтасара.
И буквы вкруг лампы зажглись
Табачные, дымные…
Я прочитала.
И солью глаза налились.
Ты тоже те буквы прочел… Содрогнулся…
Но все! Пропитались насквозь
Друг другом! Дотла!… И ты мне улыбнулся,
И остро коснулся волос…
А кто-то селедку норвежскую резал!
А кто-то стаканы вздымал!
И, пьяный, безумный, больной и тверезый,
Всей песней – всю жизнь
обнимал.
Два урки, в поезде продающие библию за пятерку
Эх, тьма, и синий свет, и гарь, испанский перестук
Колес, и бисеринки слез, и банный запах рук!…
И тамбур куревом забит, и зубом золотым
Мерцает – мужики-медведи пьют тягучий дым…
А я сижу на боковой, как в бане на полке.
И чай в одной моей руке, сухарь – в другой руке.
И в завитсках табачных струй из тамбура идут
Два мужика бритоголовых – в сирый мой закут.
От их тяжелых бритых лбов идет острожный свет.
Мне страшно. Зажимаю я улыбку, как кастет.
Расческой сломанных зубов мне щерится один.
Другой – глазами зырк да зырк – вдоль связанных корзин.
Я с ними ем один сухарь. Родную речь делю.
Под ватниками я сердца их детские – люблю.
Как из-за пазухи один вдруг книжищу рванет!…
– Купи, не пожалеешь!… Крокодилий переплет!…
Отдам всего за пятерик!… С ней ни крестить, ни жить,
А позарез за воротник нам треба заложить!…
Обугленную книгу я раскрыла наугад.
И закричала жизнь моя, повторена стократ,
С листов, изъеденных жучком, – засохли кровь и воск!… —
С листов, усыпанных золой, сребром, горстями звезд…
Горели под рукой моей Адамовы глаза,
У Евы меж крутых грудей горела бирюза!
И льва растерзывал Самсон, и плыл в Потопе плот,
И шел на белый свет Исус головкою вперед!…
– Хиба то Библия, чи шо?… – кивнул другой, утер
Ладонью рот – и стал глядеть на снеговой костер.
Сучили ветки. Города мыл грязные – буран.
Глядели урки на меня, на мой пустой стакан.
И я дала им пять рублей за Библию мою,
За этот яркий снеговей у жизни на краю,
За то, что мы едим и пьем и любим – только здесь,
И что за здешним Бытием иное счастье есть.
Орган
Ночная репетиция. Из рам
Плывут портреты – медленные льдины.
Орган стоит. Он – первобытный храм,
Где камень, медь и дерево – едины.
Прочь туфли. Как в пустыне – босиком,
В коротком платье, чтобы видеть ноги,
Я подхожу. Слепящим языком
Огонь так лижет идолов убогих.
Мне здесь разрешено всю ночь сидеть.
Вахтерша протянула ключ от зала.
И мне возможно в полный голос спеть
То, что вчера я шепотом сказала.
На