Мертвый кролик, живой кролик. Елена Михалкова
обвинили Егора во всех смертных грехах. Тамара вбила в голову, что он связался с какой-то преступной группировкой…
– А на самом деле?
Вера скорчила смешную гримасу и махнула рукой:
– Господи, какая группировка! Егору просто хотелось выглядеть взрослее. Он сам перепугался до слез, бедолага. Сто раз пожалел о своем решении, а признаться вслух не мог. Гордость не позволяла. Как представлю, что он терпел боль, глотал какую-то дрянь, которую налила ему эта жуткая баба, потом боялся, что все вскроется… У меня сердце разрывалось от жалости. Но Юра – суровый человек, он плохо умеет прощать. А ведь очень важно уметь прощать, особенно – детей, – задумчиво добавила она. – Знаете, по работе мне постоянно приходится иметь дело со стариками. Большинство из них в плачевном состоянии – я имею в виду физически. Многие не способны обслуживать сами себя. Кто-то остался совсем один. Знаете, кому приходится хуже всех? Упрямцам. Им очень трудно переучиваться, принимать чужую помощь… Они постоянно ждут подвоха. Хуже всего, что они перессорились со своими родными. Особенно мужчины этим страдают. Выдумывают несуществующие обиды почище женщин…
– На вас они тоже обижаются?
Вера улыбнулась.
– Редко. Но попадаются такие, которые любую помощницу в своем доме рассматривают как дармовую рабочую силу. И начинается: «Принеси пивка!» «Метнись на рынок, купи рыбки». Если сразу не обозначить границы, после отказа они превращаются в трамвайных хамов.
– А у женщин не так?
– Женщины любят закатывать истерики или обижаться… А еще выступать королевами драмы! Но даже в роли королев они не рассматривают меня как прислугу. А мужчины могут. Меня это не задевает, скорее, развлекает… Я давно научилась ставить их на место. Знаете, что забавно? На работе я умею быть невозмутимой, и мне даже не приходится прилагать для этого усилий. Переключаюсь в другой режим – и все. Но стоит мне пересечь порог собственной квартиры, переключатель ломается. Моя мать, прикованная к постели, парой слов может скомкать меня, как половую тряпку. – Ее невидящий взгляд был устремлен мимо Бабкина, в окно. – Почему так происходит? Я искала ответы у психологов, даже в эзотерику сунулась… Везде одна ерунда. Я умом вроде бы все понимаю, а все равно: она бросит что-нибудь злое – и меня корчит. Прямо как бесов у Пушкина. «Вот веревкой хочу море морщить да вас, проклятое племя, корчить». – Вера криво усмехнулась. – Иногда мне кажется, что некоторые из моих подопечных именно поэтому остались одни. Их дети просто не нашли другого выхода. Ты не можешь отступить на шаг или два, чтобы веревка провисла. Она или натянута, или разрезана… – Она перебила себя. – Я что-то о своем трещу, а вы меня не останавливаете! Извините! Вам это все ни к чему. У вас еще вопросы есть про Егора?
– Да, если вы не против.
– Запросто. Только отлучусь покурить на минутку.
Вера вышла. Сергей видел через окно ее сутулую фигуру в накинутой на плечи куртке – такой же практичной и неказистой, как и остальная одежда.
Сергей подозвал официанта и спросил, нет ли у них горячей еды.
– Есть