Память so true. Борис Кутенков

      белый снег на нетреснувшей этой земле,

      серый лёд от поста до погоста,

      что и сам я – не путь, утонувший во мгле,

      а – чумное застолье, танцор, дефиле,

      коснояз невысокого тоста:

      сам себе раздеваюсь, понтуюсь, пою,

      в ускользнувших гостей выпускаю змею,

      обнимаю оставшихся в гуще;

      но осталось – в пылу соцсетей – интервью,

      словно райский просвет на содомном краю,

      где – с улыбкой змеиной цветущей —

      кумиресса звенит про ушедшее зло

      и в письме леденит обалдело,

      будто сердце моё вместе с ней не цвело,

      в несвободном паденье не пело,

      не легчало, и вновь – из безмолвных низин,

      прочь – в неё, к невысокой гордыне:

      уходи, я тебе не отец и не сын,

      я – иуда меж срубленных этих осин,

      вечный сон о плече и о сыне

      и безмерный второй – о плече и Отце;

      но сейчас не держи меня крепче,

      и ночное юродство – как Божий прицел

      в подражанье беспамятству речи,

      где нахлынул прибой – и отхлынул прибой,

      пограничный дедлайн, совпаденье с собой,

      мир, вернувшийся к чёткости линий,

      мир, забывший – и вспомнивший нас на слабо

      и упавший в траву, опалённый Тобой,

      под киркоровский цвет синий-синий

      сохрани его, дерево сна, отдохнувший труд,

      в екэбэшной ночи – гетеронимом, клоном, гримом;

      всё – свобода, а есть ли, Ты есть ли, Ты есть ли тут,

      нет, не маслом легчайшим – а грешным, большим и зримым;

      всё Ты слово, Ты речь, всё Ты пепел или огонь,

      снова голос из дыма – и вновь приглушённый пепел;

      а давай по-простому, без тяжбы: спаси, не тронь,

      как мужик с мужиком – чисто сделка: спросил – ответил,

      я тебе, всё тебе, я тебе… что Тебе тогда:

      вновь соседей убить, апельсины свои и песни;

      есть ли Ты, есть ли здесь, в этом дёгте труда, труда;

      если есть – на глазах появляйся, умри, воскресни,

      в чистой саже лица, затаившего такт и лесть;

      в том, что утром не вспомнит, – сойдёшь охлаждённым тоже;

      так смертельно и празднично – есть ли Ты есть ли есть

      так предгорно и стыдно – что выстрел не Твой ли Боже

      в этом блуде и мёде рождественской маеты

      так вокруг никого лишь пришли-подмели-уплыли

      затхлый ветер уносит соринку а Ты а Ты

      и в башке огнестрельной во аде не Ты ли Ты ли

      где каждый близкий с рождества под дулом невозврата

      и с детства вычерчен асфальт: вот нолик, вот беда, —

      не надо уводить, язык, потерянного брата,

      вести ко мне по кольцевой в прицельное «сюда»;

      отдай вразвалочку огонь – в ладони одиночек,

      где