Элиза и Беатриче. История одной дружбы. Сильвия Аваллоне
великолепным зрелищем: полетом пустельг и ухаживанием морских зуйков в парке Сан-Квинтино, то есть подняться на заре, вооружившись специальными ботинками и биноклями. Этот проект мы зарубили на корню, просто молча выйдя из комнаты.
Мама изменилась и уже не смотрела на нас как раньше. Увлеченная отцом, морем, охваченная эйфорией от вновь обретенной свободы.
«О-го-го, сколько тебе еще наверстывать», – говорила она отцу смеясь, без всякой злобы, и исчезала. На два часа, на целое утро. Возвращалась к часу: в руках покупки, в волосах полно песка. А один раз даже шорты были измазаны зеленым, словно она каталась по траве. Дома ее непременно ждал накрытый стол; экс-супруг у плиты, дети перед телевизором. Бледные, как восковые свечи.
В нашем присутствии они не целовались и почти не касались друг друга, но все и так было очевидно. Если так мало тем для разговора, нужно это как-то компенсировать. Их спальня была в глубине коридора, в самой дальней от нас комнате. Мама теперь закрывалась в ванной на ключ и не пускала нас. Всегда была причесана, накрашена и благоухала. Она дистанцировалась от нас, потому что прежних «нас» больше не существовало. Были «они».
Но вернемся к изначальному вопросу: «Может ли расцвести морская пустыня?» В свои тридцать три года я знаю ответ: «Нет».
Первый признак того, что идиллия между мамой и отцом обречена, появился вечером на праздновании Феррагосто, когда я познакомилась с Беатриче. Впрочем, это скорее был не признак, а пугающий, оглушающий грохот, какой случается иногда перед цунами.
На сей раз они не убеждали нас пойти вместе, а просто поставили перед фактом: идем вчетвером в шикарный ресторан с террасой с видом на море. Отец забронировал стол за месяц, чтобы не пролететь. «Нарядимся, посмотрим салют, оторвемся по полной», – заявила мама непререкаемым тоном и с таким лицом, что можно было ожидать пощечин.
Я всегда ненавидела праздники. Это, конечно, не оригинально: я знаю, что для любой семьи – не обязательно проблемной или странной, а даже обычной – праздничные дни превращаются в наказание. Одно только Рождество чего стоило. Папа звонил в домофон в Биелле – неловкий, растерянный, с куличом в руках; прилагал неимоверные усилия к тому, чтобы что-то сказать.
На Феррагосто было примерно то же, только с отягчающими обстоятельствами в виде жары и Т. К тому же мама, которая теперь играла роль супруги, серьезно озаботилась подготовкой. Хотя раньше плевать на все это хотела, и даже больше: едва обед заканчивался и папа уезжал, она радостно влезала в треники и, оставив бардак на кухне, пела с нами на диване Ману Чао. И вот теперь она тащила нас с ней к парикмахеру.
– Панковскую стрижку обеим, – заявила она.
– Простите? – не понял мужчина, владелец заведения.
Конечно, это был не Энцо; лишь много позже я попаду в его «элитный», как напишет Беатриче, салон с космическими ценами, где тебе во время окрашивания даже приносят кофе. Нет, мама привела меня в спартанское место. Выцветшие фото старомодных