Блёстки повсюду. Иветта Кларк
грома и молнии.
Когда мы подъезжаем к древней церкви, машина въезжает на непривычно пустую парковку прямо перед воротами. Я гадаю, не поставил ли кто-нибудь на въезде дорожные конусы, чтобы сохранить для нас парковочное место, – а потом, едва мы показались из-за угла, быстро убрал их прочь. Викарий ждёт в воротах, стоя под огромным зонтом, чтобы поприветствовать нас. Он тепло улыбается нам с Имоджен и пожимает руки папе и бабушке, потом что-то негромко говорит им.
Внутри церкви настолько тихо, что меня смущает эхо, раскатывающееся от наших шагов, когда мы проходим к первому ряду скамеек на свои места. К тому же здесь сумрачно – церковь освещают лишь мерцающий отблеск дюжины свечей и серый свет, сочащийся сквозь витражные окна. Я села на своё место и, оглянувшись, увидела, что церковь полна народа. Хотя многие лица мне знакомы, здесь присутствуют также и люди, которых я не знаю. Кто они все и откуда они знают мою маму? Когда я перехватываю чей-нибудь взгляд, этот человек печально улыбается мне, не отводя глаз, как будто отвернуться от скорби ребёнка было бы постыдно. Но если бы они отвернулись, я не стала бы их винить.
Должно быть, кто-то вручил мне на входе в церковь расписание службы, потому что сейчас я сжимаю его в руках. Если верить расписанию, песня, которую сейчас исполняет хор, называется «Сделай меня проводником Твоего мира». Мы вместе работали над программой похорон – или мемориальной службы, как нам полагалось называть это, – самое невесёлое семейное занятие, какое только можно вообразить. Нам с Имоджен разрешили выбрать, какую фотографию мамы поместить на обложку, и в кои-то веки мы были полностью согласны друг с другом: был только один снимок, который мы обе хотели там видеть. Фотография была сделана прошлым летом в саду моей крёстной Кейт, до того, как рак стал частью нашей жизнью. В тот момент он уже присутствовал, зловеще скрываясь за сияющей маминой улыбкой, как незваный и нежеланный гость. На фотографии мама с полуулыбкой смотрит прямо в объектив, морща нос, а её травянисто-зелёное платье развевается на ветру. На этой фотографии она выглядит невероятно здоровой и полной жизни – совсем не так, как выглядела в последние несколько месяцев. Я поворачиваю расписание другой стороной вверх: мне больно сейчас даже видеть мамино лицо, которого мне так не хватает в жизни. Обратная сторона обложки милосердно пуста. «Совсем как моя мама, – осознаю я, – была и не стало, всё – а потом ничего. Как такое может быть?» Я начинаю думать о том, что я готова отдать, лишь бы вернуть её к нам, но потом останавливаюсь, потому что это слишком страшно.
Мы с Имоджен плотно зажаты между папой и бабушкой, хотя рядом с ними есть свободное место. Никто другой не стал садиться с нами на эту скамью. Посещать похороны – это совсем не то, что пойти на концерт или в театр. На похоронах никто не хочет сидеть в первом ряду. Имоджен пристально уставилась на свои колени, её пальцы сминают и разглаживают ткань платья. Почему это ей позволили одеться в чёрное? Папа и бабушка смотрят то на нас, то на гроб, уже стоящий в передней части