О хождении во льдах. Вернер Херцог
помогают мне удержаться на позиции. Через вспаханное поле до меня долетают далекие разговоры. Чернеет замерший лес. Прозрачная половина луны слева от меня – стало быть, там юг. Повсюду еще одномоторные самолеты, которые пользуются вечерним временем, пока не явился Темногон. Десять шагов: Темногон является на день Святого Никогдая. Там, где я стою, валяется придорожный столбик, раскрашенный в черный и оранжевый цвета, и показывает, судя по макушке, на северо-восток. У границы леса очень мирные фигуры с собаками. В этих местах, по которым я иду, среди диких зверей распространено бешенство. Если бы я сидел сейчас в бесшумном самолете, пролетающем прямо у меня над головой, я уже через полтора часа был бы в Париже. Кто-то рубит дрова? Это бой часов на башне? Однако пора двигаться дальше.
Насколько мы сами превратились в машины, в которых сидим, видно по лицам. Отряд расположился передохнуть, уйдя левым флангом в подгнившие листья. Ко мне прицепился терновник, не буквально, а в виде слова: «терновник». Вместо него на земле лежит брошенный обод от велосипеда, без резиновой шины, разукрашенный по всей длине красными сердечками. На этом повороте я вижу по следам от колес, что машины сюда заворачивали по ошибке. Мимо проплывает лесная гостиница, огромная как казарма. Там – собака, монстр, теленок. Я понимаю, что сейчас он набросится на меня, но, к счастью, распахивается дверь и теленок заходит внутрь. В поле зрения попадает щебенка, потом она уже под ногами, до того глаз уловил движение земли. Несовершеннолетние девочки в мини-юбках собираются рассесться по мопедам других несовершеннолетних. Я пропускаю вперед какое-то семейство, дочь зовут Эстер. Кукурузное поле, неубранное, пепельно-серое, оно шуршит, хотя ветра нет. Это поле, то есть смерть. Я нашел обрывок плотной белой бумаги ручной выделки, напитанный влагой, лежавший на мокром поле лицевой стороной, и, подняв его, перевернул – в надежде, что смогу хоть что-нибудь прочитать. Да, там могло бы быть написано ЭТО. Но теперь я вижу: лист пуст, – и никакого разочарования.
Под Дёртельбауером все всё позапирали. Ящик с пустыми бутылками из-под пива стоит на обочине и ждет, чтобы его забрали. Если бы овчарка, да что я говорю – волк! – не жаждала так очевидно моей крови, я бы вполне мог удовлетвориться собачьей будкой, чтобы провести в ней ночь: по крайней мере, она выстлана соломой. Показался велосипед, при каждом полном повороте колеса педаль ударяется о щиток, закрывающий цепь. Рядом со мной и надо мной проволока под током. Вокруг меня потрескивание от напряжения. Этот холм никого никуда не манит. Прямо передо мной, внизу, деревня, озаренная собственным светом. Где-то далеко справа, почти бесшумная, должна проходить оживленная трасса. Снопы света и никакого звука.
Как я испугался, когда, не доходя Аллинга, завернул в часовню, думая там заночевать, и обнаружил там женщину с бернардинцем, которая молилась. Два кипариса перед часовней смягчили мой ужас, который через ноги ушел под землю и растворился в бездонном пространстве.