Чёрная Тишина. Макс Архандеев
рукой несколько раз бьёт меня по лицу. Молодец. Смелый. Надо поставить меня на место при своих, пока его уважают. Я всё ещё не решил, что делать. Спрашиваю у девушки, чего она хочет. Спрашиваю, не хочет ли она, чтобы я их всех убил?
Дворняги смеются. Говорят, что они молодые и их много. Говорят, сейчас убьют меня. Вожак командует, чтобы меня схватили.
Они хватают меня. Потом он хватает девушку. Он угрожает ей пистолетом. Говорит встать раком. Ему кажется, что будет весело иметь её, если я буду смотреть.
Я снова задаю свой вопрос девушке. Говорю, чтобы она обо мне не беспокоилась. Объясняю, что я старый и меня никто искать не будет.
Дворняги бьют меня по лицу. Краем глаза вижу, как она сквозь слёзы кивает. Три раза. Простое согласие. Мне большего и не надо.
Я вырываюсь. Одному ломаю челюсть. Второму нос. Другие начинают стрелять по мне. Пули проходят сквозь тело, но ни одна не попадает в голову. Это хорошо, что они даже стрелять не умеют. Я падаю и умираю.
Сколько раз я умирал? Не так много. Больше десяти, но точно меньше пятнадцати. Кажется. И то большую часть было на войне. Некоторые из наших любят соревноваться “кто больше”. Говорят, некоторые сильно удачливые и за сотню переваливают. А я никогда не понимал зачем.
Когда прихожу в себя понимаю, что уже начал превращаться. Раньше хватало пары секунд, а сейчас… В последний раз, на охоте, даже не везде шерстью покрылся, и морда до конца так и не вытянулась.
Вот теперь действительно пахнет страхом. Вот теперь они действительно кричат. Они стреляют по мне. Мимолётом вижу молодую девушку. Ей почему‑то больше не страшно. Сидит и смотрит, как я разрываю людей на куски. Наверное, умом тронулась, от того и не боится уже ничего. Ну, наверное, лучше уж так, чем жить, как в клетке.
Слышу шум за спиной. Один, тот который со сломанной челюстью, успевает вылезти в окно.
Вообще, я не ем людей. И среди наших это вроде как не в почёте. Всё равно, что падалью питаться. Но вот сейчас бегу за ним по лесу, он пытается кричать что‑то сквозь болтающуюся челюсть, у меня во рту вкус крови, а в желудке пусто. Невольно начинаешь задумываться “а почему нет?”.
Когда превращаешься в зверя и думать начинаешь, как зверь, только вот ты этого не понимаешь, потому что ты уже зверь. А как станешь человеком, вот тогда принимаешься корить себя и причитать, что ты поступил как животное.
Догоняю его. Сдерживаюсь.
Сегодня ночью буду охотиться. Сегодня ночью поем.
Хватаю его за горло и медленно поднимаю над землей, а сам, что есть сил сжимаю пасть, не дай бог отхватить хоть кусочек – тогда точно не сдержаться.
Он плачет. Умоляет. Я зачем‑то медлю. Спрашиваю у него, сквозь зубы, зачем он в лес побежал. Это зверь во мне медлит. Оттягивает время. Принюхивается. Хочет крови. Нужно убить быстро и всё.
Человек не слышит. Дрожит. Обоссался. Безвольно висит в моих лапах. Даже на добычу не тянет. Вдруг противно стало. Не так противно, как утром, когда понял, что спал с молодой, а противно как будто думал о ком‑то хорошо, а потом оказывается, что человек