Четыре. Сергей Козлов
подмигнул:
– А чему еще радоваться? Утром солнышко встало – радуюсь. Сам встать смог – радуюсь. Ты в гости пришел – радуюсь. Смотри, какой у нас праздник на траве!
– Да уж… Уф-ф… – Ваня обжегся рассыпчатым чревом картофелины. – Ты мне когда-нибудь расскажешь, почему ты в монастырь ушел, а потом сюда?
– Да хоть сейчас, – снова подмигнул ему из-под седой пряди на густых бровях Ани-кий. – Делать мне там стало нечего, вот и ушел. Я там никому не нужен, кроме Бога, а самому кому-то в друзья и родственники навязываться не с руки. Понимаешь?
– Вроде как и понимаю, но не понимаю.
– А и не надо тебе. У тебя вся жизнь впереди. И Валя. – Монах прищурился, как заговорщик.
– Валя, – ответно улыбнулся юноша. – Морсу вот еще… – Ваня протянул Аникию пластиковую бутылку. – А что до того, как ты ушел, было?
Ваня и сам напрягся от своего вопроса. Боялся, что заденет своего мудрого друга за живое или причинит боль какую. Но тот вдруг ответил совершенно непринужденно, даже радостно как-то:
– А ничего, Ванюша, не было. Ты же не помнишь, что до твоего рождения было?
– Конечно, не помню, – чуть не подавился парень. – Только родители рассказывали.
– Вот, а мне рассказать уже никто не может, а сам я не помню.
– Не помнишь или не хочешь помнить? – стал вдруг серьезным Ваня.
– А есть какая-то разница? – вздохнул отшельник.
– Не знаю, думал, ты мне расскажешь. А часовня в честь кого будет? – глянул парень на сруб.
– В честь Веры, Надежды, Любови и матери их Софии.
– А я вот еще спросить хотел. Знаю, что ты женщин избегаешь, уходишь в чащу иной раз. А если мы с Валей жениться надумаем, ты нас благословишь? – Ваня снова засмущался. – Мать сказала, ежели Аникий скажет, то и мы с отцом против не будем. Да они и так не против.
– Благословить любовь – дело доброе. Только венчайтесь в миру. А вот сохранить любовь – дело сложное.
– Да я ее всю жизнь любить буду! – почти вспылил неким сомнениям отшельника Иван.
– Конечно, будешь, – спокойно согласился монах. – Школу окончите, тогда и приходите. А можете и так приходить. Поет она хорошо.
– А ты откуда слышал? – Ваня даже бейсболку козырьком на затылок развернул.
– А кто третьего дня по лесу с ней ходил? Так славно она пела «Там, где клен шумит». Так только Зыкина пела. И откуда Валя эту песню знает? – подивился монах. – Потом еще современные ансамбли пели.
– Ага! Говоришь, ничего из той жизни не помнишь! – подловил собеседника Ваня.
– Хорошие песни – они сквозь историю живут. Пока народ жив. Это же душа народная поет.
– А Валя – она почему-то больше старые песни любит. У нее, представляешь, пластинки! Винил! И проигрыватель еще допотопный.
Неподалеку у кого-то под ногами хрустнули ветки. Ваня встрепенулся, всматриваясь в солнечную прозрачность еще не одетого апрельского леса.
– А ведь кто-то к тебе идет, Дядяникий, – насторожился он. – Без меня идут.
– Я знаю, –