Голь перекатная. Картинки с натуры. Николай Лейкин
начну душеньку свою потешать, барином жить где-нибудь в уголке в сторонке. И проживу всласть, пока капиталов хватить, – рассказывала ситцевая кацавейка.
– А как капиталы к концу?
– Ну, за одежу примусь.
– А когда одеже конец?
– Тогда сызнова: «Подайте на сткляночку с килечкой». Но уж по рынку не прошу, не конфужу их. А там порядок известный… Заберут за прошение милостыни в нищенский комитет на казенные хлеба. Если ты тоже кадет золотой роты, то порядок-то уж тебе известный. Допросы, расспросы. Оденут в казенное добро и перешлют обратно на место приписки. На то мы и Спиридоны повороты. – Ситцевая кацавейка умолкла, почесалась и сказала: – Спать пора. Умаялся… Глаза слипаются.
Через минуту и ситцевая кацавейка, и форменное пальто спали.
III
Спали, однако, ночлежники тревожно. Ночью они то и дело просыпались при каждом шорохе. Они ждали так называемой ими самими «облавы», то есть ревизии паспортов, причем не имеющие таковых сейчас же арестовываются полицией и уводятся, но в эту ночь облавы не было.
Ночлежники проснулись рано утром и тотчас же начали одеваться, сбираясь в «поход», как они выражались. При выходе из ночлежного приюта им давали по большой кружке горячего чая, по куску сахару и по ломтю хлеба. Горячую влагу они глотали жадно, то и дело разбавляя ее кипятком, дабы увеличить число жидкости.
За чаем ситцевая кацавейка и потерявшее свой вид и цвет форменное пальто опять встретились.
– Стало быть, у тебя скоро пиры предстоят, – сказало кацавейке пальто, вспоминая вчерашний рассказ о свидании ее с родственниками.
– Пиры – не пиры, а в первый-то день все же наберу по пятиалтынным да двугривенным рубля два, – отвечала кацавейка.
– Попотчуй товарища на радостях-то. Я кутейницкого отродья. Мне негде взять.
– Ладно. Я к своим жалостлив.
– Где встретимся-то? С собой тебе меня взять невозможно?
– Боже избави! Нешто вдвоем стрелять можно? Ты сам знаешь. И в одиночку-то, так и то мимо городового проскользать да и проскользать надо. А ты, как стемнеет, приходи сегодня сюда… Я буду с сороковкой. Вот на сон здесь грядущий и разопьем.
– Да будто ты сюда придешь на ночлег, два-то рубля настрелявши? При двух-то рублях ты можешь и на постоялом дворе прохлаждаться при разносолах.
– Конечно, следовало бы отлежаться и отдохнуть. Давно уж я не прохлаждался в благодушии. Ну да вот что. Приходи в сумерки на Невский к Гостиному двору и жди меня там на скамейке.
– Со скамейки-то как бы городовой не согнал?
– Ты руки не протягивай, так он тебя и не тронет. Не проси около Гостиного-то, уж воздержись. Ну а сгонит со скамейки… так прохаживайся.
– Ладно. Спасибо. Я приду.
– Приходи. А куда ночевать пойдем – там видно будет. Ведь и я тоже пока еще в неизвестности, много ли в рынке-то настреляю. Может быть, и рубля не соберу.
Напившись чаю, соседи по ночлегу стали уходить из ночлежного приюта. Вот они вышли на улицу и подали друг другу руку.
– Сосед,