Невероятная и печальная судьба Ивана и Иваны. Мариз Конде

      Итак, место, где они родились, называлось Ослиная Спина, поселок как поселок, не особо красивый, не уродливый, мало отличавшийся от других, растянувшихся вдоль всего побережья Кот-су-ле-Вана[8]. И им были неведомы иные роскошества, кроме бескрайнего моря, то розовеющего, то синего неба над головой да изумрудной зелени сахарного тростника.

      В центре селения стояла школа, заново отстроенная Генеральным советом после «Хьюго»[9] – самого разрушительного урагана в истории Гваделупы. Располагалось здание на небольшом холме, склоны которого были усеяны домиками. Иван с Иваной очень быстро выяснили, что их отца на Гваделупе нет. Его звали Лансана Диарра, и однажды он выступал в Пуэнт-а-Питре в составе Мандинкского народного ансамбля. Успев сделать Симоне детей, он уехал домой, на Мали. Он клятвенно обещал выслать ей билет на самолет, чтобы она прилетела к нему, но так и не сделал этого. Симона вообще нечасто покидала остров. Лишь несколько раз их хор приглашали на Мартинику и в Гвиану. Тем не менее Лансана Диарра регулярно напоминал о себе, присылая детям открытки и письма. Вот почему брат и сестра росли, мечтая о волшебной стране, где их родители снова будут вместе. Папуля и мамуля.

      Диарра был родом из Сегу, города в Мали, и принадлежал к королевскому роду, некогда владевшему обширными землями. Во время колонизации правящая семья была свергнута и удалилась в регион Кидаль, где кое-как перебивалась незаконной добычей орехов колы. Вместо школьных занятий Лансана со своим братом Мади садился на крикливого верблюда, настоящее исчадие ада, и вез на продажу гигантские мешки с орехами. Бывало, они добирались до Таудени, огромного города, где находились соляные шахты. И там повсюду была тень – от стен домов, от терновых рощ. Если мальчики не отправлялись в поездку с отцом, то помогали матери торговать на рынке, грязном и шумном. И вот однажды, проходя мимо дома, который он раньше даже не замечал, Лансана буквально замер, внезапно захваченный звуками музыки. Два инструмента вторили друг другу; один с тонким, дребезжащим голосом – неподражаемая нгони[10], другой – с глубоким, низким и величавым, какого он прежде никогда не слышал. Затем инструменты замолкли, и раздался голос человеческий, принадлежавший гриоту[11] – красоты изумительной. Лансана стоял как вкопанный. На следующий день подобно страстно влюбленному он пришел на то же место. И так продолжалось несколько дней. Этот ритуал длился почти с неделю, но однажды дверь хижины резко распахнулась, оттуда вышел высокий худой человек с изможденным лицом и длинными седыми нечесаными волосами, как у детских божков, и окликнул мальчика:

      – Чего тебе?

      Тот не придумал ничего лучше, как броситься наутек, но мужчина схватил его за рукав и сказал с удивительной мягкостью, как будто желая загладить резкость:

      – Почему