Зазеркалье. Кристина Генри
утверждения, но светлая точка прямо на глазах съежилась еще больше.
А потом исчезла вовсе.
В той стороне не было выхода.
Ледяной ужас захлестнул ее.
«В какие же неприятности ты вляпалась, Элизабет Вайолет Харгривс?»
Огромную глупость она сделала, погнавшись за каким-то странным незнакомцем только потому, что ей захотелось увидеть его лицо. Тогда это казалось безобидной забавой, минутным развлечением.
А вот теперь Элизабет оказалась в ловушке, в туннеле, далеко-далеко от дома, и путь назад закрыт.
Получается, что двигаться можно только вперед.
Но вдруг она доберется до другого конца и обнаружит, что выхода нет и там? Неужели она умрет здесь, в кирпичной могиле, иссохнув без света и воздуха?
Элизабет сжала кулаки:
– Ни за что!
И зашагала вперед, звонко цокая каблуками. Она вернется домой к маме и папе, и когда окажется там, то поклянется, что отныне и впредь будет вести себя очень, очень благоразумно.
– Я буду такой благоразумной, что меня даже можно будет назвать скучной.
Голос ее эхом отразился от стен и вернулся к ней, вдавившись в уши так, что Элизабет вздрогнула.
Благоразумной, благоразумной, благоразумной, скучной, скучной, скучной…
– Вот именно. Я буду в высшей степени благоразумной. Я всегда буду делать то, что мне говорят, и не стану брать добавку джема за завтраком. Я тактично откажусь от кусочков сахара, которые попытается сунуть мне Хобсон. Я никогда и ни из-за чего больше не стану скандалить. – Она умолкла, размышляя. – Ну, может, только из-за сидения на коленях надзирателя. Не думаю, что это моя обязанность.
И из тьмы ей ответил голос, скрежещущий, как зерно под жерновами:
– Он хочет, чтобы ты это делала, просто потому, что он грязный старик. Когда ты сидишь у него на коленях и ерзаешь, его мертвый жезл вновь оживает.
Элизабет закричала. Просто ничего не смогла с собой поделать. Она ведь понятия не имела, что не одна в туннеле. Потом она рассердилась из-за того, что закричала, – рассердилась на себя, но куда больше на того, из-за кого закричала.
– Кто здесь? – требовательно спросила она самым что ни на есть «харгривским» тоном. Такому тону люди обычно повиновались.
– Да, ему нравится, когда ты вертишься так и этак, и он вдыхает сладкий запах твоих волос, и думает о том, что сделал бы, если бы твои родители вышли из комнаты, – продолжил голос. – О, ему бы очень понравилось, хотя тебе, полагаю, нет. Большинству девочек это не нравится, знаешь ли.
На этот раз голос прозвучал ближе, хотя Элизабет не слышала во тьме никакого движения.
– Кто вы? – повторила она. – Если вы не представитесь должным образом, я не стану с вами разговаривать. Я не обязана стоять здесь и слушать о всяких грязных вещах.
От того, о чем говорил голос, кожа ее покрывалась мурашками, как будто вместе со словами невидимки в уши вползали крохотные омерзительные насекомые.
Конечно, в глубине