Записки провинциала. Фельетоны, рассказы, очерки. Илья Ильф
головы в кукольной мастерской и писал письма за деньги.
Но для мебельщиков мир был полон духоты. Догадка немедленно стала уверенностью.
Поля почернели, тучи сорвались с неба и загудели. Внизу шел громкий разговор обо мне.
Через полчаса к делу припутались факты.
Я услышал, что расстрелял тысячу человек. Я был беспощаден.
Ореховые лакированные буфеты разлетались в щенки от выстрелов моего револьвера.
– Он погубил не одну девушку!
Я рвал на них платья синего шелка, который теперь нигде нельзя достать. Шелк был расшит желтыми пчелами с черными кольцами на животах.
На поезд напала гроза. Само убийство гналось за нами. Молнии разрывались от злобы и с угла горизонта пакетами выдавали гром.
Внизу мне приписывали поджог двухэтажного дома.
У меня была только одна оранжевая копейка. Час захвата власти настал. Я сел и спустил ноги:
– Евреи.
Я ликовал и говорил хриплым голосом:
– Евреи, кажется, пойдет дождь.
Небо треснуло по всем швам. Всему настал конец.
Свои слова я сказал на жаргоне.
Дни мебельщиков почернели, и жизнь стала им, как соль и перец.
На меня было столько наклепано, что никакое извинение не могло быть достаточно. Мебельщики были в моих голодных лапах.
Началось счастье.
Я съел курицу, а потом все остальное, вплоть до кислых яблок.
– Кушайте, – сказал один из мебельщиков, – вам станет прохладно и кисло.
Это была бессильная ирония побежденного.
Впрочем, я немедленно его наказал.
– Мне скучно, – сказал я. – Расскажите что‐нибудь веселое. О сотворении мира и вообще всю Библию.
Бедный старик начал, и я узнал, в какой день на небе затряслась первая звезда и в какой была сотворена рыба-скумбрия.
В Крутах я пил вино, а Сарра сидела под зеленым деревом, и старик сообщал мне краткое содержание разговора, который она вела с тремя молодыми ангелами.
Я ел, как свинья, а старик все время рассказывал для моего развлечения.
Над ямой стояли львы и смотрели на Даниила зелеными глазами. Даниил валялся с засыпанным землей ртом и жаловался.
Львы слушали и молча уходили. На их место приходили другие и лупили зеленые буркалы.
В окне на мгновенье задерживалось зеленое цветенье семафоров и молча уносилось назад.
Колеса били по стыкам, и пока поезд шел на юг, пока паровоз кидал белый дым и проводники размахивали желтыми квадратными фонарями, там, куда я ехал, еще ничего не знали.
Там еще не знали, что писем, падающих в большой чугунный ящик у почтамта, оказалось мало, что телеграммы показались мне недостаточно быстрыми.
Там еще ничего не знали, а я уже скатывался к югу, огонь в семафоре сделался огромным-огромным, и влетевшие в него вагоны запылали.
Зеленый, горящий одеколон навалился на меня сразу, и, задыхаясь, я прорвался сквозь сон.
В вагоне никого не было.
Я приехал.
Я увидел серые и голубые глаза и карамельную юбку.
Мы