Матрос Капитолина. Сусанна Георгиевская
й посередине – заправь солдатское одеяло.
В нашем кубрике почти все девочки вологодские. Я одна ленинградка. И я моложе всех. Мне недавно исполнилось восемнадцать. А моим товаркам по двадцать четыре и двадцать пять. Меня и за настоящего-то человека они не считают: «Раззява, салака!» (Будто я виновата, что родилась позднее!)
Девочки в нашем кубрике не из одного и того же села, но все из-под Вологды. У них сходная речь, они одинаково о́кают и все большие, крепкие, рослые, белокурые. Я бы хотела не чувствовать себя на отшибе и с ними дружить. И до того стараюсь, что даже окаю. Но ничего хорошего из этого не получается: выходит не дружба, а будто я подлиза и подхалимка. Вологодки уравновешенные, сильные и веселые. Я не видела, чтобы они чему-нибудь удивлялись, словно, как я, не приехали издалека, из дома в город, где одни моряки, моряки, моряки… И чайки. И скалы. И снег… Летом снег! Снег, снег, снег. По воскресеньям девочки поют вологодские песни. Эти песни очень красивые, длинные и печальные. Я слушаю, сидя на табуретке, прижавшись спиной к стене, обхватив коленки ладонями. Я счастлива! Но почему-то чувствую себя виноватой. За все. За то, что война. За то, что не знаю ни одной вологодской песни… Я зажмуриваюсь все крепче и крепче… И когда они перестают петь, не сразу опоминаюсь.
Девушки работают в типографии. В нашем кубрике я одна не работаю в типографии. Вера Козлова – есть у нас такая Вера Козлова – москвичка; она тоже работает в типографии (правда, не наборщиком, а корректором). Вера самая высокая и статная изо всех. И самая сильная.
По вечерам, задрав большущие ноги, Вера укладывается на койку (поверх одеяла лежать на койке на флоте не полагается. О-го-го, если б это сделала я!). Вера читает Бунина и Мопассана. Время от времени она тихо кряхтит. И вдруг: «Замолчите вы наконец или нет, эй вы, черти пустоголовые?!»
В кубрике становится очень тихо. «Девочки, – шепотом говорит дежурная, – не мешайте Козловой. Кажется, видите: человек повышает культурный уровень. Она крепенько над собой работает».
Тишина. Наша Вера поворачивается спиной к кубрику: она работает над собой.
Иногда по вечерам Вера уходит в Дом флота: там Козлова имеет большой успех (так утверждают девочки). «Чего уж! Верка имеет большой успех. Ничего не скажешь – большой успех!»
Иметь успех, по моим понятиям, – не обстоятельство, а занятие. Занятие трудное и тяжелое…
– Если б вы знали, товарищ полковник, как подчас трудновато приходится! – Вера курит. Она пускает дым в лицо сияющему полковнику.
Спектакль! Ну прямо спектакль. Да еще какой!..
– Мне бы на самую передовую… – Дым в лицо полковнику. – Приветик! Что ты тут делаешь, Капитолина?
– Я? Разношу пакеты.
– Чтоб я больше тебя не видела! Одна нога тут, другая там. Она у нас хоть и малолетняя, а здорова́ подслушивать. Уж вы ее извините, товарищ полковник. Подслушивать – ее профиль.
Вера – отличный стрелок. Она снайпер второго класса. На флот ее мобилизовали как снайпера. Но снайперов на флоте хватало без Веры, а корректоров – маловато.
Вера стала корректором. Но не сдалась. Время от времени она отправлялась к большим начальникам и ругалась там своим сочным ласковым басом.
Бас у Веры был, ничего не скажешь, очень порядочный. Она пела под аккомпанемент гитары:
Па-а-а-а-а-а-а-целуем дай забвенье!..
«Па-а-а» тянулось у нее как вздох; «целуем» – она заглатывала.
– Ну?! Как, по-твоему, Капитолина, этот репертуар у меня хорошо сработан?
Я не знала, что ей сказать. От чести и от растерянности кивала, моргая и полуоткрыв рот.
Выходило, что в нашем кубрике я одна ничего не пела.
Бесталанная и безголосая! Если б я знала, что надо петь, когда подавала заявление на флот, уж я бы как-нибудь подготовилась!
Семь утра. Семь утра. Семь утра… День, день, день.
– Чередом!.. Слышишь, Капа?.. Стели чередом.
Я отхожу от койки и послушно останавливаюсь посреди кубрика. Я так это понимаю: пока Настя не застелит верхнюю койку, чтоб я не стелила нижнюю.
Я отхожу. А дежурная:
– Чертова Капка!.. Стели… Стели! Ты задержишь строй.
Ну чтоб им потрудиться и один разок мне как следует объяснить! Даже странно! Должно быть, они не догадываются, что я не понимаю. Они думают, это от вредности.
В окна, где на подоконнике стоят два вечнозеленых – и драгоценных для Севера – цветка, входит тускловатый свет полярного летнего утра.
Может, эти цветы единственные во всем городе… Откуда они взялись, кто их привез?
Я не знаю этого. Но мы их так бережем, так гордимся ими!.. Шутка сказать – цветы!..
Серым светом залита комната – кубрик. Посредине кубрика – стол. Он застлан чистейшей клеенкой (и класть на стол по дороге нельзя ничего). На столе – чистейший (стерильный) графин и четыре стерильных стакана. Около каждой койки белая-белая тумбочка – ночной стол. Вернее, у каждой из нижних коек – две тумбочки. Одна – той девушки,