Дорога на Уиган-Пирс. Джордж Оруэлл
mon ami![38] Вот взгляни-ка, это я во главе моей роты. Молодцы ребята, богатыри, а? Не то что крысята-французики. В двадцать лет капитан – неплохо? Да, капитан Второго сибирского, а отец-то был полковником.
Ah, mais, mon ami[39], жизнь – это взлеты и падения! Капитан русской армии, и вдруг – бац! – революция: всё прахом, ни гроша. В шестнадцатом году неделю снимал люкс в отеле “Эдуард VII” – в двадцатом туда попросился ночным сторожем. Побывал сторожем, уборщиком, кладовщиком, плонжером[40] и смотрителем клозета. И сам давал лакеям чаевые, и принимал с поклоном.
Эх!.. Однако знавал я, что такое жить джентльменом, mon ami. Не ради хвастовства скажу: на днях пробовал вспомнить, сколько любовниц у меня было, – и вышло больше двухсот. Да, за двести точно… Эх, ладно, ça reviendra[41]. Победа – с тем, кто не сдается! Выше нос!..»
Натура Бориса поражала странной пластичностью. Он постоянно тосковал о доблестной армейской службе, но в то же время, потрудившись официантом, вполне усвоил соответствующие идеалы. Хотя никогда не умел накопить даже тысячи франков, свято верил в возможность завести собственный ресторан и разбогатеть. Все официанты, как я потом обнаружил, так думают и говорят; это их примиряет со своим лакейским положением. Борис охотно, ярко рассказывал о работе в отелях.
«Обслуживать гостей – играть в рулетку, – повторял он. – Можешь умереть нищим, можешь за год сколотить капитал. Жалование тебе не платят, только на чаевых – десять процентов к счету, да еще пробки сдашь, комиссионные возьмешь с винных компаний… Места есть, где такие чаевые! Бармен в “Максиме”, например, за смену имеет пятьсот франков. И больше даже, если сезон… Я сам, бывали дни, по двести набирал – это в Биаррице, в самый разгар. Все там тогда, от менеджера до последнего плонжера, вертелись двадцать часов в сутки; месяц подряд так носишься, часика три поспишь – и снова. Так ведь уж стоило того – две сотни в день…
…Не знаешь никогда, откуда вдруг удача тебе блеснет. Вот как-то, я тогда работал в “Руайаль”, один американец перед ужином зовет, велит подать пару дюжин коктейлей с бренди. Я ему на подносе приношу все двадцать четыре стакана. “А ну, гарсон, – говорит мне клиент (пьяный в дым), – я сейчас пью дюжину и ты дюжину, и если сразу выпьешь, а потом дойдешь до двери, получишь от меня сто франков”. Я дошел – он дал сотню. И неделю каждый вечер я тот же фортель исполнял: дюжина коктейлей в глотку, сто франков в руку. Потом, к зиме уже, слух прошел, будто моего клиента под суд за океан отправили – растратчик. Что-то в них все-таки есть милое, в этих американцах, разве нет?»
Борис мне нравился, и мы прекрасно проводили время, играя в шахматы, беседуя о героизме и чаевых. Борис советовал мне пойти в официанты. «Поживешь наконец по-человечески, – уговаривал он. – Когда имеешь место, сотню в день и симпатичную подружку, так очень славно. К писательству, говоришь, тянет? Сочинять – это трепотня. Писателю один путь в люди выйти:
Вот, мой друг! (
Ну что же, друг мой. (
От французского «plongeur» – мойщик посуды (в ресторане).
Еще поживем! (