Нина Берберова, известная и неизвестная. Ирина Винокурова
комнату с видом на Вермонт, я знаю, что до 4 часов никто не придет, никто не позовет к телефону, что завтракать я буду здесь у себя, что даже почта будет только в пять. Поэтому работаю по 7–8 часов в день, и очень, кажется, успешно. Только для этого люди сюда и приезжают – увеселений здесь никаких…185
Сидя за столом по восемь часов в сутки, Берберова существенно продвинулась с «Курсивом», но до конца еще было далеко. Когда двоюродная сестра снова завела разговор о ее приезде в Париж, Берберова так описала положение дел: «…меня туда тянет страшно сильно, но еще сильнее тянет дописать книгу, которую пишу, так что не знаю, смогу ли приехать летом. <…> Все зависит от того, смогу ли я работать над книгой зимой, в чем несколько сомневаюсь»186. Хотя Берберова к тому времени освоилась в Принстоне и уже не испытывала постоянного стресса, «мысли», как она выражалась, были «разделены, а это плохо»187.
И все же к маю 1965 года «Курсив» был практически готов, за исключением самой последней главы. А потому Берберова решила позволить себе поехать на все лето в Европу, причем не только во Францию, но и в Италию, где собиралась дописать последнюю главу.
В начале июня она снова взялась за дневник. Дошедшие до нас записи покрывают несколько предотъездных дней, первые три недели в Париже, а также краткую поездку в Прованс.
День приезда Берберова провела с двоюродной сестрой, а на следующее утро пошла к Зайцеву, только что овдовевшему: Вера Алексеевна скончалась две недели назад. Затем Берберова стала обзванивать тех парижских знакомых, с кем была намерена встретиться. Судя по дневнику, в первые дни в Париже Берберова мучилась вопросом, звонить ли Мине Журно, но, видимо, не позвонила, так как «М.» в ее дневнике фигурировать больше не будет.
Зато в этот приезд Берберова увиделась со своим бывшим мужем, Николаем Васильевичем Макеевым. Они не встречались с момента ее отъезда в Америку, то есть пятнадцать лет, но Берберова была более или менее в курсе его жизненных обстоятельств. В начале 1950-х Макеев был еще на плаву: писал и продавал картины, жил в Париже в большой заставленной холстами квартире вместе со своей тогдашней молоденькой подругой, имел приходящую прислугу188. Но в середине 1950-х ему пришлось радикально изменить образ жизни: по каким-то причинам он потерял все доходы, был вынужден уехать навсегда из Парижа и поселиться в «старческом доме» в Йере189.
Вплоть до начала 1960-х годов Макеев, похоже, не пытался связаться с Берберовой, но затем он ей написал, и она ответила. Когда же он узнал, что Берберова собирается приехать во Францию, то послал ей письмо со слезной просьбой о встрече. Она согласилась встретиться в Тулоне, от которого Йер был сравнительно близко.
Состоявшееся свидание Берберова так описала в своем дневнике:
Плохо спала. В Тулоне ждал Н<иколай>, худой, с торчащими ушами. 76 лет. Палка с резинов<ым> наконечником, 3 операции глаз и т. д. Интересы все –
Письмо Р. Гулю от 19 июля 1966 года // Nina Berberova Papers. B. 9. F. 219.
Письмо от 27 сентября 1964 года // Ibid. B. 4. F. 62.
Ibid.
Эти детали тогдашнего быта Макеева содержатся в воспоминаниях американского профессора истории Гейнса Поста, жившего в Париже в самом начале 1950-х. Он снимал квартиру у русского художника Макеева, который уехал на год из города. Очутившись через много лет в Принстоне и познакомившись с Берберовой, Пост рассказал, что жил когда-то в Париже по такому-то адресу. К его полному изумлению, Берберова заметила, что эта квартира ей хорошо знакома. «“Вы уверены?” – спросил я. – “Голубчик, – ответила Нина. – Я не раз там бывала. Макеев был моим мужем”» [Post 2000: 9–10].
См. письмо Александра Бахраха Глебу Струве от 9 июня 1969 года: «Макеев как будто жив и уже много лет проживает в старческом доме в Гиере в большой нищете. Перед тем он был замешан в неприятной истории с продажей фальшивых импрессионистов (а, может быть, холстов другой школы – не поручусь)…» (Gleb Struve Papers. B. 75. F. 11).