Черный кот. Три орудия смерти (сборник). Гилберт Честертон
в котором мы начинаем замечать то, что нам известно давным-давно. Ему часто приходилось бывать у Армстронга по работе (занятие благотворительностью не обходится без общения с полицией), и теперь, когда он задумался, ему стало понятно, что это был довольно мрачный дом. Холодные комнаты с высокими потолками, убогая, провинциальная обстановка, сквозняк, гуляющий по коридорам, освещенным электрическим светом, светом более тусклым, чем лунный. И хоть краснощекое лицо и серебряная борода хозяина освещали точно огнем каждую комнату и каждый коридор, через которые он проходил, тепла за собой они не оставляли. Несомненно, гнетущее впечатление, которое производил дом, до определенной степени объяснялось пышущей жизненной силой и неувядающей энергией его владельца, который, бывало, говорил, что ему не нужны ни камины, ни лампы, пока не иссякла его внутренняя теплота. И все же, когда Мертон припомнил остальных обитателей дома, ему пришлось признать, что все они тоже казались лишь тенью Армстронга. Угрюмый слуга с его жуткими черными перчатками своим видом при неожиданной встрече мог даже испугать. Секретарь Ройс, крепкий, как бык, мужчина в неизменном твидовом костюме, выглядел достаточно представительно, но в его короткой соломенной бороде странным образом пробивалась седина, а по широкому лбу пролегли преждевременные морщины. Он тоже являлся достаточно добродушным, но это было грустное добродушие, почти скорбное добродушие… Он оставлял впечатление человека, которому пришлось пережить какое-то горе. А что касается дочери Армстронга, то по ее лицу, такому бледному и чувствительному, трудно было даже поверить, что она – его дочь. Она была изящна и стройна, но сами очертания фигуры ее чем-то напоминали молодую осинку, трепещущую на ветру. Мертон иногда думал, не дрожит ли она всякий раз, когда мимо дома с грохотом проносится очередной поезд.
– Видите ли, – застенчиво моргая, произнес отец Браун, – мне кажется, что веселость Армстронга была не так уж радостна… для остальных. Вот вы говорите, что никто не мог покуситься на такого счастливого старика, но я не могу с этим согласиться. Ne nos inducas in tentationem[4]. Если бы я кого-нибудь убивал, – с простодушным видом добавил он, – это, скорее всего, был бы человек веселого нрава.
– Но почему? – удивился Мертон. – Вы считаете, люди не любят весельчаков?
– Люди любят частый смех, – ответил отец Браун, – но не любят постоянную улыбку. Веселость без юмора – очень утомительная штука.
Какое-то время они молча шли по обдуваемой ветром, поросшей травой насыпи, но, едва путники ступили в длинную тень дома Армстронга, отец Браун неожиданно снова заговорил, как человек, которому проще высказать вслух и забыть какую-то беспокойную мысль, чем серьезно обсудить ее.
– Конечно, выпивка сама по себе ни плоха и ни хороша, но порой у меня возникает чувство, что такие люди, как Армстронг, иногда прикладываются к стакану специально, чтобы сбить
Не введи нас в искушение (