Анти-Авелин. Наталия Земская
почты деревни, где росла дочка. И, как водится в таких биографиях, в один прекрасный день…
В один прекрасный день Иннокентий Петрович открыл глаза и уставился в потолок своей холостяцкой квартиры, затем, не поворачивая головы, перевел взгляд на окно без штор. Он знал, что любой поворот головы наполнит ее нестерпимой болью, и вся муть вчерашнего дня поднимется к горлу.
«Все! Больше не могу!» – услышал он голос внутри себя так явно, что даже испугался, и сотни иголочек впились в кончики пальцев. «Надо заканчивать!» – не унимался голос.
Стараясь сильно не наклонять голову, он дотянулся до мобильного, лежавшего на прикроватной тумбочке.
– Сергеич! Узнал? Не выйду я сегодня.
– Петрович! Как это? – поперхнулся в трубку дежурный.
– Так это! В отпуск я иду.
Удивление дежурного было вполне обоснованным. Иннокентий Петрович за время своей многолетней службы на работе появлялся в любом, как говорится, состоянии. Не всегда гладко выбритым, но всегда вовремя, – без отпусков, больничных и прочих оправдательных отгулов. Он рывком открывал дверь своего кабинета, падал на стул и хватал верхнюю папку бумаг, с вечера оставленную поверх всех прочих, как самую важную.
– Я с руководством все сам улажу, – и нажал на кнопку «сброс».
Весь день Петрович промаялся от дурноты, бессмысленно переключая пультом каналы телевизора. К вечеру принял решение поехать к жене в деревню, дочку навестить.
От мысли о дочери на душе стало радостно и даже захотелось перекусить. В холодильнике лежало небрежно завернутое в фольгу сливочное масло и бутылка водки.
Петрович схватил масло и быстро захлопнул дверцу холодильника, опасаясь, по всей вероятности, что бутылка сама прыгнет к нему в руки и испортит все усилия дня.
Нашел в шкафчике остатки макарон и гречневой крупы, – сварил и то, и другое, обильно приправив блюда сливочным маслом. Макароны съел на первое, а кашу на второе.
На следующее утро, сидя в электричке, Петрович улыбался в окно дождливому августовскому дню. Он представлял себе первую встречу с дочуркой: она (почему-то, обязательно кудрявая блондинка) в коротком платьице, сидит на крылечке с книжечкой, медленно поднимает голову на отца, заслонившего от нее солнце…
В этом месте у Петровича щекотало в носу, и наворачивались слезы.
«Ты кто?» – испуганно спрашивала девчушка.
«Нюра! Неужто отца не узнала?»
«Папка! Родной!» – кричала девчушка и со слезами бросалась на шею отцу. Родная ведь кровь!
Украдкой от остальных пассажиров утерев накатившую слезу, Петрович продолжал любоваться мокрыми березами за окном, которые то и дело расступались, открывая безбрежные просторы полей и перелесков.
Выйдя из автобуса на нужной остановке, Петрович помялся на месте, разглядывая дома за полем и, определив крышу нужного ему дома, решил пойти не вдоль