Париж на три часа. Валентин Пикуль
ищущие личных контактов с узником. Не ощущать наличия крепкой и мыслящей организации, связанной с именем Мале, было уже нельзя, но лицо Жозефа Фуше по-прежнему оставалось бесстрастным, как гипсовая маска.
– Вы опять об этих фантазиях Сорби, – недовольно говорил он Паскье. – Но стоит ли придавать значение словам человека, который способен выдумать даже полет на Луну, только бы ему доставили сладкое блаженство личной свободы…
В мае 1809 года генерал Мале видел из окошка камеры прачек, которые горевали у фонтана Виражу, сидя на кучах белья. Они оплакивали мужей, пропавших без вести в Испании, сыновей, убитых в излучинах Дуная… В эту яркую весну армия императора безнадежно застряла напротив Вены, в бессмысленной бойне под Эйслингеном полегло сразу тридцать тысяч французских юношей, а Наполеон в хвастливом бюллетене распорядился считать эту сомнительную битву своей победой. Но истина дошла до Парижа, гарнизоны роптали, в народе Франции появилась растерянность. В следующей битве, при Ваграме, император обласкал полковника Жака Уде своим высочайшим вниманием:
– Полковник, отныне вы – мой бригадный генерал и подтвердите мужеством, что вы достойны этого высокого чина…
Уде и его полк были брошены в самое пекло битвы, а генерал Уде был жестоко изранен выстрелами в спину – из засады! Великий архонт успел продиктовать пять предсмертных писем, одно из которых было адресовано генералу Мале…
Тяжко было видеть тоскующих прачек у фонтана.
– Не плачьте! – крикнул им Мале. – Скоро придет мир…
Его схватили при попытке к бегству, когда в соборе Парижской богоматери готовились запеть благодарственный «Te Deum» в честь победы Наполеона над Австрией. Со взводом барабанщиков Мале хотел ворваться в собор, чтобы со священного алтаря провозгласить народу и всей Франции:
– Император убит… да здравствует республика!
Барабаны заглушили бы вопли отчаяния бонапартистов, а для легковерных парижан были заготовлены прокламации на бланках сената. Мале казалось, что французы устали приносить жертвы своему «Минотавру», он сумеет увлечь гарнизон за собой, а сам Бонапарт уже не осмелится вернуться в Париж, отвергающий его ради мирной жизни… Паскье навестил министра Фуше.
– Выходит, что Сорби был прав, – сказал он. – Генерал Мале имеет своих людей даже в сенате. Иначе откуда бы взялись эти официальные бланки, на которых напечатаны криминальные слова: «Бонапарта нет, долой корсиканца и его полицию, отворим все тюрьмы Франции настежь…» Что скажете вы теперь?
– Мале… спятил, – сказал ему Фуше.
– Напротив, – возразил Паскье. – Мале как раз очень здраво учитывал настроения публики в Париже…
Мале поместили в секретную камеру. Мишо де Бюгонь сам проверил засовы и с тех пор носил ключи от темницы мятежного генерала на груди – подле дешевого солдатского амулета.
– Бедный Мале, – признался он толстухе жене. – Конечно, он малость рехнулся: в самый-то торжественный момент,