Целитель-11. Валерий Петрович Большаков
лучше дежурные из первого отдела справляются с залетными Т-800…
– Эй! – Киврин невежливо сбил меня с мысли. – Оглох?
– Чего-чего? – я до того задумался, что не сразу понял, где печатаю шаг. Почудилось даже, что мы с Володькой топаем по коридору почившего объекта Х-1410. Такой же темноватый проход, и тусклые полусферы светильников на далеком потолке горят через одну, и сквознячок потягивает запашком нагретой изоляции…
– Я говорю, инвертор надо где-то испытывать! – терпеливо повторил завлаб. – Ну, не знаю… В пустыне где-нибудь, или в степи, чтобы все ровно, плоско до горизонта. Километра два дальности гарантирую – тахионные ундуляции мы уже раз десять моделировали. А сейчас практика нужна! Два с половиной километра – это на пределе, энергетическая сфера получается метров пять в поперечнике – она, считай, половину любого танка уделает. Микрогнезд с антивеществом будет, как дырок в сыре – развалит и броню, и экипаж… Но ты-то хочешь, чтобы инверсионная машина доставала на все двести кэмэ!
– Не я, – поднял я палец в назидание, – а министерство обороны. Половину любого танка надо с орбиты уделать.
– Да как?! Рассеивание, знаешь, какое? Энергосфера раздуется в тысячи раз! Мегаватт вбухаем уйму, а толку ноль! Так только, озоном будет попахивать слегка, от ионизации…
– Володя, – сказал я прочувствовано, – родина надеется на тебя! Думай, соображай…
– Ага… – проворчал Киврин. – И получишь к пенсии Орден Сутулого на грудь! Ладно, помаракуем… – вздохнул он.
Мы вошли в мой «дом нумер два» – родимую лабораторию локальных перемещений. Бандура тахионника громоздилась памятником самой себе, а темная хронокамера в «наушниках» бета-ретранслятора бликовала на солнце темно-зеленым, как стекло у бутылки из-под шампанского. Облака, выцедив хиленький ночной дождик, стыдливо разошлись, и лучи били в окна прямой наводкой. Овально отсвечивал начерченный круг подставки, уныло свисали суставчатые манипуляторы.
– Наташка сегодня Ленку Браилову вспоминала, – заговорил Владимир, утишая голос. – А мне даже как-то стыдновато стало. Вот, думаю, я и забыл уже! И про Ленку, и про Мишку… А ты?
– Помню, – хмыкнул я невесело, – но смутно. Совесть не дает забыть насовсем. Сам же их отправил! Туда, не знаю, куда… Времени сколько уже прошло – и тишина…
А дальше всё происходило совершенно по-киношному. Лаборатория сотряслась, всё поплыло, как в отражении на воде. Сквозь двойные стеклянные панели хронокамеры бесстыдно забелела чужая облицовка. Я моргнул, а все уже прошло.
Только на подставке громоздилась небольшая коробка.
– Вам посылка… – растерянно забормотал Киврин. – Получите и распишитесь…
Не дослушав, что там еще донес поток его сознания, я бросился к техотсеку. Поспешно отворил обе дверцы, просунулся в хронокамеру – и расплылся в улыбке. На фанерной крышке посылочного ящика было четко выведено фломастером: «Михаилу Гарину, лично в руки».
Подхватив увесистую тару, я метнулся обратно в лабораторию.
– Что, что