Сокровища ханской ставки. АНОНИМУС
надворного советника, он же – его превосходительство Нестор Васильевич Загорский. Так уж вышло, что чтение это напрямую связано с судьбой полковника Лукова.
– Каким же образом? – спросил старший следователь, удобно усаживаясь в кресло: он знал, что чай генерал готовит сам, и сам же приносит его гостю, следовательно, ему оставалось только расслабиться и слушать Воронцова. – Как покойный полковник оказался связан с Загорским?
Генерал ответил не сразу. Он медленно опустился в кресло напротив Волина, с минуту разглядывал его внимательно, как будто в первый раз видел. Потом нахмурился, пожевал губами, перевел глаза на потолок.
– Скажи, друг ситный, что ты знаешь о золотых конях монгольского хана Батыя? – спросил Воронцов, по-прежнему глядя в зенит, словно пытался вспомнить что-то давным-давно забытое, но очень теперь нужное.
– Ничего не знаю, – чистосердечно отвечал старший следователь. – Если хотите, могу погуглить.
– Не надо, – поморщился генерал. – Забудь про свой гугл, посмотри-ка лучше вот это…
И он положил перед Волиным пачку свежераспечатанных листов.
– Вы, Сергей Сергеевич, зря все время их распечатываете, – заметил Волин, – только бумагу тратите. Проще было бы пересылать их мне по почте.
– Надо не как проще, а как надежнее, – весомо отвечал Воронцов. – Читай.
Старший следователь пожал плечами: как скажете, хозяин – барин, взвесил пачку в руке, заметил мимоходом, что она, кажется, легче и тоньше предыдущих, и немедленно принялся за чтение.
Глава первая. Сердцу девы нет закона
Трехосный вагон-микст[2], наполовину рыжий, наполовину зеленый, мерно постукивал на стыках рельс, подминая под себя необозримые версты желтеющих пшеницей южнорусских степных просторов. В вагоне этом, как некогда в Ноевом ковчеге, смешалась нынче самая разная живая тварь. В роли живой твари на сей раз выступали не доисторические животные, спасаемые от мирового катаклизма доброю волей ветхозаветного патриарха, а пассажиры второго и третьего классов, которым по каким-то причинам понадобилось вдруг переместиться из прохладных параллелей русского севера в куда более теплые широты русского же юга.
Впрочем, сравнение с Ноевым ковчегом не совсем тут выходило уместным. Да, все пассажиры микста ехали в одном вагоне, однако агнцы, то есть чистая публика, по билетам отнесенная ко второму классу, сидела в передних купе на мягких диванах, обитых празднично-пестрым сукном; определенные же в третий класс козлища обоих полов уныло протирали штаны и юбки на жестких деревянных сиденьях в конце вагона.
Внезапно и крепко запахло водкой – кто-то из третьего класса, желая смягчить суровую действительность, откупорил бутылку и припал к ней, словно младенец к материнским сосцам. Однако, если младенец, наевшись молока, обычно откидывается и засыпает сном праведника, каковым он и является по самой своей малолетней натуре, здесь выпитая водка произвела совершенно противоположное действие. Явивший себя на общее обозрение поклонник
Вагон-микст – вагон, в котором совмещались места из разных классов, например, первого и второго, второго и третьего, третьего и почтового – и так далее.