Этажи. Олег Савощик
не ответил. Он смотрел на мрачных людей, которые завтра будут стоять с ним плечом к плечу. Возможно, спасут ему жизнь. И думал, что с удовольствием променял бы десять вооруженных бойцов на вечно угрюмую физиономию брата.
– Молчишь. Невежливо как-то. – Хохол надул губы, будто взаправду обиделся. – Ну, молчи. Может, процедуры тебе окончательно мозги сожгли?
– Что за процедуры? – впервые разговор заинтересовал Диму.
– О! Не проглотил язык, значит? Так ты не знаешь, что ль? Как так?
– Это мой первый выход.
– А, ну понятненько. Слухай! – Хохол повеселел и пододвинулся ближе. Остальные ликвидаторы клевали носом, кто прислонившись к стене, кто подложив под голову рюкзак. – Лежишь ты такой в комнате без света. Промывочная называется. Вас там много лежит, прямо на полу, штабелями друг к дружке, тесненько так. И у каждого перед мордой экран. И картинки на экране. Когда там – вроде все слышишь, видишь и понимаешь. Но стоит выйти из комнаты – всё! Что смотрел, что слушал – тужься, а не вспомнишь.
– И зачем это?
– А это они тебе, браток, так мозги промывают. Лишнее чистят. Как насмотришься всякого после очередного Самосбора, так кукухой недолго поехать. Ну да сам понимаешь.
«А можно с вами?» – раздался в голове трелью детский голосок. Дима решил, что не отказался бы полежать в комнате с экранами прямо сейчас.
– А еще хрен от этого не стоит! – гоготнул Лысый.
– Ой дурак человек. – Хохол покачал головой. – А вот операторам потом с тобой проще связаться, это да.
– Что за операторы?
Добровольцам на приемной комиссии не давали никаких сведений о порядках ликвидационного Корпуса, а потому Дима чувствовал себя ребенком, клянчащим ответы у взрослых.
– Да кто ж его знает, – развел руками Хохол. – Их никто из нашего брата не видел. Они залазят тебе в голову, когда вздумается. Помогают, дают советы. Иногда командуют.
– К нам они тоже могут подключиться? – Дима обвел взглядом остальных.
– Так, хорош базарить! – Гаврила закончил со своим пайком и поднялся. – Снарягу все проверили? Хорошо. Дежурим по трое, сменяемся каждые два часа. Сейчас отбой.
***
Дима пялился в потолок и размышлял, что мешает ему заснуть больше: тусклый свет ламп или протяжные стоны откуда-то из глубины коридоров.
– Слизь поет. Не к добру это, – прошептал один из ликвидаторов, ворочаясь.
– Заткнись и спи, – буркнул Гаврила, не открывая глаз.
Дима поежился. Он не ожидал, что среди бойцов, каждый день имеющих дело с последствиями Самосбора, найдутся суеверные. Звуки совсем не напоминали ему пение, скорее тяжелые всхлипы заплаканного ребенка. Они вгрызались в череп, выворачивали память, оживляя с таким усердием похороненные образы. Хотели, чтобы он смотрел.
На тощей груди мальчика растекается красное пятно, его руки нелепо расставлены, будто в падении, но призрак стоит неподвижно. Взрослые рядом, с их обглоданных лиц свисают ошметки