Наследница Роксоланы. Эмине Хелваджи
но разве саму Надю Франкос изменили, назвав ее Румейсой, а позже прибавив к имени пышное и ничего в ее ситуации не значащее «султан»?
А может, и изменили. Иисус стал пророком Исой, крестик с груди давно уже снят – кто ты, маленькая Надя? Где ты, в какую пропасть канула, какие воды шумят над тобой и памятью о тебе? На каком языке ты думаешь теперь, какие песни поешь в одиночестве, о чем видишь сны?
Эдже понимала. Роксоланкой ли была новая подруга Румейсы, из иного ли народа, но главное, ту суть, о которой даже не говорят, она ухватить могла. А потому беседы их на роксоланском наречии были ни о чем – и об очень многом.
Даже с мужем, бывает, о таком не поболтаешь, что уж о служанках говорить, о каждой из которых знаешь, кому она еще служит, и больше чем о половине – сколько за это получает. Здешний гарем не только из рук Румейсы-султан ест, ну да так оно и везде было. Даже в Истанбуле, и тем более в Истанбуле.
При мысли о той, которая сейчас плетет паутину, сидя в султанском гареме, привычно сжалось сердце. Сжалось – и отпустило: Эдже подбросила очередную шуточку насчет неповоротливого Йылдырым-бея, которого родители не иначе как под водительством Иблиса назвали «молнией». Язык у Эдже-ханум всегда был острым, а шутки смешными. И видела Эдже-ханум многое, ох, многое…
Например, видела, что тучный телом Йылдырым-бей не умен, нет, но хитер, как хитры бывают лисы, убегающие от псовой охоты. И что сейчас он спелся с Тургай-беем, тающим от приторных улыбок, стоит ему бросить взгляд на кого-либо из семьи шахзаде, а за пазухой держащим даже не камень, а целую каменоломню. Так сказала Эдже, и Румейса еще долго не могла сдержать улыбку, представляя, как невидимые невольники вырезают каменные глыбы где-то там, за пазухой у Тургай-бея. Может, потому он такой тощий и жилистый, что все силы уходят на каменоломню?
А еще Эдже заметила, что рядом с Тургай-беем часто видят шахзаде Орхана. Даже обронила как-то раз в случайном разговоре (впрочем, с Эдже случайных бесед не бывает, особенно когда женщины переходят на роксоланский), не рано ли пасынок Румейсы-султан спутался со змеей? Тут ведь не разберешь, укусит или просто приползла погреться и молока попить…
Хотя о шахзаде Орхане Румейса не собиралась заботиться больше, чем обязывало ее высокое положение жены султанского наследника. Орхан был ей неприятен, и поделать с этим женщина ничего не могла. Хотя и старалась – Аллах ей свидетель! – делать это искренне, как велит Коран! Но парень, похоже, вообразил, будто Румейса – это вторая Хюррем-хасеки, будто она вышвырнула интригами его мать из сердца Мустафы, а теперь жаждет смерти пасынка. И сыном называет его только насмешки ради. Даже если делает это по воле отца.
Снова мысль о Хюррем обожгла сердце. То ли сказывалось влияние свекрови, ненавидевшей нынешнюю супругу султана истово и яростно, как и положено дочери гордого черкесского племени, то ли просто сердце чуяло беду. Ох, бедное сердце, зачем же ты иногда бываешь