Избранное. Мудрость Пушкина. Михаил Осипович Гершензон

      Она летит на сладкий зов

      Питомцев муз и Аполлона,

      И с нею часто при луне

      Брожу вдоль берега крутого;

      И тот же смысл – в стихах, уже приведенных выше:

      Конечно, ничем другим, как именно верою в объективность теней, в их внешнее существование объясняются многочисленные обращения Пушкина к теням умерших – к тени Овидия, Кутузова и др., особенно «Заклинание» и «Для берегов отчизны дальной», эти страстные воззвания к умершей возлюбленной. Одно из таких обращений, как известно, даже и озаглавлено прямо – «К тени полководца»[59], и всюду конкретность видений доведена почти до осязательности; напомню, кроме цитированного уже «Заклинания», эти стихи из обращения к Кутузову:

      Имея пред собою такой длинный ряд определенных и исключающих всякое сомнение фактов, нелегко решить, какой смысл вложен Пушкиным в иные его заявления о тенях, менее ясные, наполовину метафорические. Вот два примера таких неопределенных описаний.

      Из «Бахчисарайского фонтана», 1822 г:

      Еще ближе, кажется, к чистой психологической метафоре следующее изображение (Воспоминание, 1828 г.)

      Может быть, Пушкин и сам не сумел бы ответить, что он разумел в том и другом отрывке: воплощенные ли души Марии и Заремы и двух женщин, когда-то любимых им, или их умопостигаемые образы?

      Во всяком случае, представление о загробном воплощении души в тень или призрак до такой степени укоренилось в уме Пушкина, что он сплошь и рядом прибегал к этому образу. Для него было естественно вложить в уста Самозванца такую речь:

      и т. д.

      – и в уста Скупого рыцаря свой вздох, свои слова: