Петербургские трущобы. Том 2. Всеволод Крестовский
до самой церкви. – Баба знакомая, и в приюте отказу не будет, а там у нее, значит, и схоронимся до урочной поры.
И Гречка с Фомушкой удалились с кладбища.
LXXII
В ОЖИДАНИИ ПОЛНОЧИ
Оба приятеля вскоре пришли на пустынные огороды, к избе хлыстовской «матушки» Устиньи Самсоновны.
В маленьких сенцах над входною дверью виднелся небольшой медный восьмиугольный крест, а под ним на верхнем косяке была начертана мелом затершаяся надпись: «Христос уставися с нами».
– Господи Исусе Христе, сыне Божий, помилуй нас! – проговорил Фомушка, постучавшись в дверь.
– А кто-ся там? – послышался изнутри разбитый старческий голос.
– Все мы же – богомолы-братья, люди Божии, свой народ.
– Аминь! – ответил тот же голос. И Фомушка с Гречкой вошли в чистую и просторную горницу, с одной стороны которой стояла большая русская печь, с другой – помещалась кровать старика за ситцевой занавеской, потом – широкий дубовый стол и широкие скамьи по стенам, а в переднем углу – образная полка с выглядывающими оттуда темными, древнего письма ликами, на которые прежде всего трижды перекрестились вошедшие и затем уже отдали по поклону хозяевам.
– Устинье Самсоновне!.. Паисию Логинычу! – проговорили оба и получили точно такой же почетливый поклон от хозяев.
Паисий Логиныч подсыпал тлеющих угольев в медную кадильницу с деревянной ручкой и заходил с нею по всем углам комнаты. Воздух наполнился тонкими струйками синеватого дыма и запахом ладана.
– Отче! да это никак для нас, худородных, росной ладон изводишь? – заметил ему Фомушка.
– Дому Израилеву фимиам благочестия подобает, – ответствовал старец докторально-богословским тоном, ни на кого не глядя и продолжая тихо колебать в руке свою кадильницу.
– С чем Бог принес, братцы мои? Что скажете? – обратилась к ним хозяйка, оставляя шитье какого-то длинного белого плата.
– Да что вот… под твой, матушка, покров притекли, – со вздохом ответил блаженный. – Вы христолюбцы у нас именитые, а мы люди малые… от аггелов антихристовых из Вавилона треклятого спасаемся… В темнице ведь тоже за веру правую гонение принимали, во юзех заключенны были. Укрой нас пока что, до странствия нашего – в Верховную страну[41], на время пока переправляю новообращенного – чай, человек-то знакомый тебе? – добавил он, указывая на Гречку. – Ко столпам нашим усылаю: пущай поживет там да в вере укрепится. А ты прими пока!
– Охота – моя, а дом – Божий, – ответила на это Устинья Самсоновна. – Для брата нет отказу, хоронитесь себе, сколько нужды вашей будет. Милости просим!
– Спасибо, матушка!.. «Голодного напитай, гонимого приюти» – по закону, значит, поступаешь.
– Поужинать, может, хотите? – предложила хозяйка.
– Нету, матушка! До еды ли нам теперь!.. Опосля поедим, чего Бог пошлет, а пока отведи ты нам келейку уединенную – целу ночь не спали, сон сморил совсем.
Устинья Самсоновна не заставила просить себя вторично и с охотою провела обоих пришлецов
Верховною страною своей хлысты называют город Кострому.