Записки охотника. Иван Тургенев
мы в небольшую комнатку – кабинет Радилова. Я снял свои охотничьи доспехи, поставил ружьё в угол; малый в длиннополом сюртуке хлопотливо обчистил меня.
– Ну, теперь пойдёмте в гостиную, – ласково проговорил Радилов, – я вас познакомлю с моей матушкой.
Я пошёл за ним. В гостиной, на середнем диване, сидела старушка небольшого росту, в коричневом платье и белом чепце, с добреньким и худеньким лицом, робким и печальным взглядом.
– Вот, матушка, рекомендую: сосед наш ***.
Старушка привстала и поклонилась мне, не выпуская из сухощавых рук толстого гарусного ридикюля в виде мешка.
– Давно вы пожаловали в нашу сторону? – спросила она слабым и тихим голосом, помаргивая глазами.
– Нет-с, недавно.
– Долго намерены здесь остаться?
– Думаю, до зимы.
Старушка замолчала.
– А вот это, – подхватил Радилов, указывая мне на человека высокого и худого, которого я при входе в гостиную не заметил, – это Фёдор Михеич… Ну-ка, Федя, покажи своё искусство гостю. Что ты забился в угол-то?
Фёдор Михеич тотчас поднялся со стула, достал с окна дрянненькую скрыпку, взял смычок – не за конец, как следует, а за середину, прислонил скрыпку к груди, закрыл глаза и пустился в пляс, напевая песенку и пиликая по струнам. Ему на вид было лет семьдесят; длинный нанковый сюртук печально болтался на сухих и костлявых его членах. Он плясал; то с удальством потряхивал, то, словно замирая, поводил маленькой лысой головкой, вытягивал жилистую шею, топотал ногами на месте, иногда, с заметным трудом, сгибал колени. Его беззубый рот издавал дряхлый голос. Радилов, должно быть, догадался по выражению моего лица, что мне «искусство» Феди не доставляло большого удовольствия.
– Ну, хорошо, старина, полно, – проговорил он, – можешь пойти наградить себя.
Фёдор Михеич тотчас положил скрыпку на окно, поклонился сперва мне, как гостю, потом старушке, потом Радилову и вышел вон.
– Тоже был помещик, – продолжал мой новый приятель, – и богатый, да разорился – и вот проживает теперь у меня… А в своё время считался первым по губернии хватом; двух жён от мужей увёз, песельников держал, сам певал и плясал мастерски… Но не прикажете ли водки? Ведь уж обед на столе.
Молодая девушка, та самая, которую я мельком видел в саду, вошла в комнату.
– А вот и Оля! – заметил Радилов, слегка отвернув голову. – Прошу любить и жаловать… Ну, пойдёмте обедать.
Мы отправились в столовую, сели. Пока мы шли из гостиной и садились, Фёдор Михеич, у которого от «награды» глазки засияли и нос слегка покраснел, пел: «Гром победы раздавайся!» Ему поставили особый прибор в углу на маленьком столике без салфетки. Бедный старик не мог похвалиться опрятностью, и потому его постоянно держали в некотором отдалении от общества. Он перекрестился, вздохнул и начал есть, как акула. Обед был действительно недурён и, в качестве воскресного, не обошёлся без трепещущего желе и испанских ветров (пирожного). За столом Радилов, который