Хэдли и Грейс. Сюзанна Редферн
ли Джимми попросить ее присмотреть за ними, пока его нет. Несколько недель назад, когда Грейс была в отчаянии и боялась чего-нибудь разбить, возможно, даже голову о стену, она подумывала попросить миссис МакКриди посидеть с Майлзом несколько минут, чтобы она могла сбегать в магазин. Но она этого не сделала. По опыту Грейс, лучше всего позаботиться о себе самой.
Проблема в таком мышлении заключалась в том, что воспитание детей – это самое сложное, что она когда-либо делала, и делать это самостоятельно оказалось гораздо труднее, чем она ожидала. Пока не появился Майлз, Грейс считала себя крутой. Она пережила годы в приемной семье, затем в колонии для несовершеннолетних, даже в тюрьме. Но в тот момент, когда медсестры положили ей на руки беспомощного плачущего ребенка, который весил восемь фунтов, вся эта жесткость покинула ее, и она превратилась в дрожащую лужу желе, постоянно находившуюся на грани срыва и такую уставшую, что не могла ясно мыслить – очень неприятное состояние, из-за которого она все испортила и с треском подвела Майлза.
– Хорошо, дорогая, – нерешительно пробормотала миссис МакКриди, явно не веря, что с Грейс все хорошо. Майлз выл и крутился, тоже явно ей не доверяя. – Я буду здесь, если вдруг понадоблюсь.
Неудивительно, что воспитанием детей должны заниматься двое. Джимми беспокоился об этом, когда они завели речь о его повторном призыве, но Грейс отмахнулась от его слов. В то время она верила, что с ней все будет в порядке. К тому же выбора действительно не было. Повторный призыв в армию избавлял Джимми от неприятностей, которые его преследовали, и уберегал его от искушения, из-за которого он в них и попал.
Так они думали.
Она покачала головой, пытаясь отогнать мысли о его предательстве и сдержать слезы, готовые пролиться. Не дело это, чтобы плакала и она, и Майлз.
Пытаясь сдержаться, она толкнула дверь, уронила сумку с подгузниками на пол и притянула Майлза к себе.
– Ш-ш-ш, – шептала она, крепко обнимая его. – Все хорошо. Держись. Мы уже дома.
Он продолжал кричать, и она стиснула зубы.
– Колики, – объяснил педиатр, когда Грейс принесла сына в трехнедельном возрасте, расстроенная тем, что он не переставал плакать. – Ничего не поделаешь, это надо просто переждать. – Женщина сказала это с улыбкой, как будто наличие визжащего, безутешного ребенка не было чем-то особенным, а было чем-то сродни обряду материнства, который нужно принять и отпраздновать, как то, что он научился ходить или ездить на велосипеде. Грейс ушла с той встречи еще более расстроенной, чем пришла.
Она так сильно хотела полюбить материнство, дорожить каждым мгновением и наслаждаться временем, проведенным с сыном! Но она не могла. С тех пор, как Майлз появился на свет, это была борьба, такая подавляющая и изматывающая, что все, что она могла, это переживать одно мгновение за другим.
Ей казалось, что Майлз понимает это и потому плачет. Он понимает, что она делает все без искренней радости, что когда она приходит за ним в конце дня, то так устает, что у нее не остается сил ни играть, ни читать, ни петь. Майлз знает,