Ты, я и Париж. Татьяна Корсакова
сразу, но вполне вероятно. Поэтому дед всегда мыл руки после сеанса. Даже после того, как лечил меня. Так что не обижайся, ничего личного, – она улыбнулась и упорхнула в ванную.
Тина сунула руки под прохладную струю воды, посмотрела на свое отражение. Правый глаз «потек», надо бы подправить, но это потом, а сейчас нужно успокоиться. Что вообще на нее нашло?! Рассказала о деде незнакомому человеку. Даже Пилату не рассказывала, а тут вдруг потянуло на откровения…
Их отношения с дедом всегда были непростыми, можно сказать, с самых первых дней, когда Тина начала осознавать себя самостоятельной личностью. Дед был тяжелым человеком: открытым и приветливым с чужими людьми, но замкнутым и неласковым с ней, родной внучкой.
Тина знала причину дедовой неприязни. Это из-за мамы. Мама умерла при родах. Родила Тину, а сама умерла…
Соседка баба Люба говорила, что дед не всегда был таким… таким, каким он стал с рождением внучки. Баба Люба рассказывала, что, когда Тинина мама забеременела, дед очень сильно разозлился, уговаривал ее сделать аборт, но мама отказалась, и он смирился, стал ждать внука. Даже кроватку своими руками сделал, руки у деда были золотые. Соседские кумушки его предупреждали, что готовить детское приданое заранее – это не к добру, но дед только отмахивался, говорил, что не верит в суеверия. А потом родилась Тина, а мама умерла в родах, и дед собственными руками изрубил кроватку в щепки. Баба Люба говорила, что кроватка была очень красивой, на резных ножках и с деревянными птичками в изголовье. В детстве маленькая Тина очень жалела, что дедушка зачем-то испортил такую кроватку. То, на чем она спала, и кроватью-то назвать было сложно, так, ломаная-переломаная рухлядь, которую принес кто-то из сердобольных соседей, чтобы «дите не спало на полу».
Все от тех же сердобольных соседей Тина узнала, что дед не хотел забирать ее из роддома. Да что там забирать! Он даже видеть ее не хотел. Оно и понятно: чтобы дать жизнь Тине, его единственной горячо любимой дочери пришлось умереть. Тину уже собирались оформлять в Дом малютки, когда дед вдруг передумал, пришел в роддом со стареньким детским одеяльцем, попросил, чтобы медсестра завернула в него «эту». Тина была «этой» целый месяц – дед не озаботился именем для внучки, – а когда в ЗАГСе потребовали срочно зарегистрировать ребенка, сунул бабе Любе документы, бутылку «беленькой» и сказал:
– Иди, запиши эту.
– Как назвал-то девочку? – баба Люба к тому моменту находилась уже в изрядном подпитии, но здорового женского любопытства не растеряла.
– Да никак.
– А кем же ее тогда записать?
– Кем хочешь, тем и запиши…
Баба Люба хоть и была горькой пьянчужкой, но считала себя женщиной интеллигентной и не чуждой прекрасному, поэтому на сон грядущий почитывала книжки, большей частью романтические. Героиню последнего прочтенного романа звали по-заграничному завораживающе – Клементина…
Дед на необычное имя внучки, кажется, не обратил никакого внимания, а вот соседи насудачились всласть. Книголюбке бабе Любе досталось по первое число за то, «что дитю несмышленому всю жизнь исковеркала