Грезы Хорб-ин-Тнес. Сергей Шуба
расположился у самого входа, лениво поглядывая вокруг. Рядом с гирдманом на грубой кошме стояла глиняная тарелка с вяленым мясом и чёрствой лепёшкой. Входной полог открыт ради вечерней прохлады, и из стоящего на возвышении шатра виднелся весь лагерь.
Повдоль неглубокой ложбины солончака растянулись походные палатки и коновязи, горели костры десятков. Люди Кее’зала ужинали, чистили оружие, готовились ко сну.
Альтестейн взял с тарелки полоску мяса и начал неторопливо жевать. Ему, казалось, не было дела ни до седого горбоносого туэркинтинца, ни до лагеря его, ни до каких-то там приказов, которые он передал. Ничто не волновало «варвара», кроме нарождающихся звёзд. Он показал пальцем на юг, где над самым горизонтом уже зажглась Астарра, и глубокомысленно сказал:
– Осень пришла в Маравенхарр. Чуешь, старый волк?
Как бы реагируя на это движение, Кее’зал глубоко вздохнул и слегка ссутулился, приняв привычное положение. Разжав ладони, он протянул «варвару» бронзовое кольцо с замысловатой гравировкой и покачал головой.
Потом дунул на жаровню и тлеющие веточки таска вспыхнули.
– Гирдман… Кто ещё знает об этом?
Альтестейн ухмыльнулся:
– Когда я проезжал по лагерю, твои воины смотрели на меня как на гонца из преисподней, а ты спрашиваешь, кто ещё об этом знает. Откуда узнали они – вот вопрос!
Кее’зал исподлобья взглянул на Альтестейна. Костлявый, с длинными руками, в бурой от пыли накидке, он походил на старого ворона, топорщащего перья.
– Мне донесли, что твои четыре десятка прибыли вчера на рассвете со стороны Хоата и прибились к остаткам моей сотни, – положив в рот кусочек ароматной смолы, туэркинтинец стал чертить пальцем по кошме неопределённые знаки. – Мне ты показал кольцо причастия, дающее власть надо мною и моими людьми, вплоть до жизни и смерти… Ещё ты ведёшь за собой пять сотен Львов. Я не хочу ходить по краю пропасти в неведении. Ты выехал из Чёрной Расселины вчера вечером, при свете полной луны. Каковы твои истинные слова?
«Варвар» досадливо цокнул языком:
– Да я же говорю тебе, достопочтенный Кее’зал: предстоит обыкновенный поход. Степные львы вкупе с наёмниками должны выбить керкетов из Ахеля, освободить благословенный оазис от владычества злых дикарей…
Сотник прервал Альтестейна взмахом руки: зачем тратить слова попусту?
– Осень, – прохрипел он. – Осень, да. Время холодных пыльных бурь и набегов враждебных племён. И ты ведёшь нас прямо в их змеиное логово.
– Какое логово, друг, думай, что говоришь. Ты не хуже меня знаешь, что Ахель никогда не принадлежал керкетам, всегда привечал караваны, идущие в Асций, и даже платил номинальную дань шахиншаху. За что и был назван союзником империи, и вправе ожидать помощи при нападении кочевников. Так что мы вершим правое дело.
Кее’зал досадливо поморщился:
– Ты мне зубы не заговаривай. Это вы там в своём Кирайт-Сафе во дворце стены отирали, я же, слава Рару, двадцать лет в походах провёл. Я подвох носом чую. Не похоже это на войну, как её обычно империя ведёт.
Альтестейн поднял бровь, ощущая, как в груди растёт злобное недоумение:
– Кее’зал. Мои люди нашли твою сотню здесь, почти на границе, наполовину обескровленную, и были вынуждены доказывать вам, что они не враги. После этого я должен говорить, что чую здесь подвох. Уж не собрались ли вы, часом, дезертировать, а? Только Хибет-Куран воон в той стороне.
– Я знаю, где Хибет-Куран, – угрюмо сказал туэркинтинец. – И если бы мы хотели уйти, то четыре десятка волосатых из леса не удержали бы нас.
«Варвар» покачал головой:
– Я вижу тебя, Кее’зал. Я знаю тебя и твои мысли. И они не противны мне, поверь, не противны моему сердцу. Мы чужие здесь, на этой земле, нас считают дикарями, годными на то, чтобы слушаться приказов и убивать. Чтобы выжить, мы должны держаться вместе, а не подозревать один другого, и только и ждать удобного момента, чтобы вцепиться друг другу в глотку. Я отстоял вас у Львов, и ты знаешь это. И выбраться из этой передряги мы сможем только вместе, или все останемся в песках. Я не буду врать тебе, что дело будет пустяковым, но раз уж вы ввязались в такую странную игру, как нападение на мазола без ведома кахшани, то пара недель в пустыне для вас – сущие пустяки.
Старый наёмник сплюнул смолу на угли:
– Даже это ты знаешь. Что ж, я понял, что нам не удастся уйти ещё три ночи назад, когда увидел следы копыт в стороне от лагеря. Чужие следы, подковы со звёздочками – хиррийские. А потом пришли твои люди. Проехали, как по большаку, а я двое суток петлял, уводил своих… Ты говоришь, на рассвете надо отправиться в путь, говоришь, что припасами поделятся Львы. Я скажу тебе правду сейчас. Мы хотим жить. Мои десятники стоят там, в темноте, и ждут. Поздно ночью они придут в мой шатёр. Неудачи озлобили их. Моя и твоя жизнь висят на волоске сейчас. Если ты расскажешь мне об истинной цели нашего похода, и поклянёшься, что выживших не будут преследовать,