Хохлома, березы и абсурд. Ганна Шевченко
мое гражданство
населяет камыши,
и теперь в морозной пасти
жмет на скорость снегоход.
Кто там звезды копипастит
в наш районный небосвод?
Краснолицый небожитель
в белой шапочке из роз –
Снега нет, но вы держитесь! –
восклицает Дед Мороз.
***
Медленной птицей летит свысока,
свет, опереньем похожий на дождь –
смотришь на дерево, на облака,
и неспеша к магазину идешь –
видишь, навстречу старик на горбе
сетку с картошкой, хромая, несет,
и понимаешь, навстречу тебе
старость твоя по дороге идет.
и понимаешь, пройдя через двор –
жизнь – это море, бери да плыви,
и, погружаясь в счастливый раствор,
тонешь в волнах безответной любви.
***
Помнится, бабушка в небо летела,
круглая, как дирижабль,
щурилась, звать меня Аней хотела,
грабли учила держать,
я же плевала на бабкины грабли,
глупая – все нипочем –
помню, четыре уставшие цапли
реку открыли ключом,
помню хрипатый щелчок самострела,
дрогнувшего рыбака,
иву, что после от горя сгорела,
но не сломилась пока.
Я утверждаю геральдику рода,
подлинный смысл синевы –
белые хаты, костры в огородах,
запах паленой ботвы.
В теле моем до преобразований,
до неудач и потерь,
помню, гостила какая-то Аня.
Где она бродит теперь?
***
Саму себя водой заволокла
и стала интересной человеку –
я эту реку вижу из окна,
когда хочу увидеть эту реку.
Задавлена тисками берегов,
она идет подвижными шелками,
я брошу камень – от его кругов
задвигают налимы плавниками.
И рой поденок тучею седой,
как мы, примерно на одно мгновенье,
поднимется над белою водой
и перейдет в другое измеренье.
И может быть когда-нибудь потом,
не эта, а какая-то другая
завечереет речка под мостом,
и загрохочут рельсы, убегая.
***
Посмотреть на клен с балкона,
черепахе бросить корма
я спешу, минута – это
исчезающая форма.
Так вот встанешь в тихом доме,
светом утренним залитом,
и поймешь, что все минуло,
что исчерпаны лимиты.
Пели иволги, а после
улетела в небо стая,
жил старик, но летом умер,
снег лежал, потом растаял.
Даже облако из пыли
постепенно стало солнцем –
все когда-нибудь исчезнет,
все когда-нибудь вернется.
И панельные районы
в белой дымке растворятся,
потому что время это
обнуление пространства.
***
Не слышится «Владимирский