Мститель. Михаил Финкель
помог ему встать на ноги. Они обнялись. Рядом с ними остановился знакомый украинец, Иван, с радостью громивший своих соседей:
– Проклятi жиди! Koзачого отамана вбили! Ну, Шолом, не зносити тобі голови!
Однако Иван решил не задерживаться и быстро убежал, дабы не последовать вслед за атаманом.
Вокруг шел яростный бой, причем на этот раз погромщики нападали и спереди, и сзади. Иче снова послал людей к главному бандиту. На этот раз глава воров явился собственной персоной со всеми своими людьми. Уголовники и воры навалились на погромщиков, паля из пистолетов и не жалея никого. Первым делом перестреляли всех лошадей, добив с особой жестокостью всех казаков. Затем принялись за пьяниц и голытьбу. Волна громил отступила и разбежалась, отойдя в дальние улочки и начав громить мирных жителей.
– Иче! Тебе мой шолом алейхем! У нас как в одесском теантере! Представление из двух актов с антрактом! Ты начал и ушел, а мне играть второй акт. Я прав или нет? – спросил обер-бандит.
В окровавленной рубахе Иче подошел к ворам и тепло пожал руку каждому из них, особо отблагодарив главаря.
Толстый хозяин банды обратился к отцу Шолома:
– Послушай меня, Иче! Я имею шо сказать за это дело. Вы, конечно, все тут бравые аиды[56], но не тешьте себя иллюзиями. Вы и мы не победили. И не можем победить. Тем более шо от моего тульского пулемета остался только аш ин порох[57]. Скоро они вернутся и разнесут Балту к чертовой матери. Мой план такой. Ставим у входа в город ребят с винтовками. И уводим всех, кто может идти. Уводим семьи и киндерлах[58]. Они тоже не фраера. Погромят, пожгут и уйдут. Много трупов и им не надо. Тут и так цурес[59]…
Иче согласился. И, пока погромщики готовили новый приступ, ополченцы и воры эвакуировали всех, кого смогли, в ближайшие села. Погромщики вернулись в город и начали грабить и жечь. Балта горела, утопая в черных клубах дыма…
Шолом смотрел на свой горевший город издалека. Рядом с ним стоял его отец. А позади них стояли многие другие мужчины и женщины и с печалью смотрели на это ужасающее пожарище, из которого то и дело доносились крики боли и стоны.
– Папа! Что же это? Так мы встречаем святую субботу?! Ты видел, как сильно наши евреи верили в Б-га?! Они так ждали Его помощи! Они до конца, как наш покойный Ребе, верили в чудесное спасение! Их вера в божественное спасение не имела границ! Они готовились к встрече субботы! Женщины накрывали столы белыми скатертями! Девочки ставили на стол серебряные подсвечники и праздничную посуду! Мужчины сидели над недельной главой Торы! Б-г поможет! Б-г не оставит! Но где же Он, папа?!
– Б-г послал нас, Шолом! Б-г сказал нам, что нельзя полагаться на чудо[60]. И мы не полагались на чудо свыше! Мы сами это чудо совершили! Понимаешь?
– А как же открытые чудеса, папа?! Раньше Он рассекал море перед нашими предками! Воевал за них! И посылал им чудеса день и ночь!
– Сын мой, хорошие вопросы ты задаешь! Написано же у нас в Талмуде: «Не скромный учится!»[61] Ответ на твой вопрос также дали нам наши
Аиды – евреи (идиш).
Аш ин порох – Пепел и прах (идиш).
Киндерлах – детишки (идиш).
Цурес – несчастье (идиш).
Вавилонский Талмуд, трактат Псахим 64б.
Мишна, трактат Авот 2:5.