Гулящая. Панас Мирный
добра у него – на десятерых хватит. Так нет, всего ему мало, на сухую корку чужого хлеба позарился. Зато же и проучили его!.. Он – слово, а Карпо ему – десять… И общество не его послушалось, а Карпа. Как туча, домой ушел Грыцько, – рассказывала Приська, грея на печи свои посиневшие руки.
Слушая рассказ матери, Христя думала: вот и попадись такому в невестки – все кишки тебе вымотает… будет грызть, пока со свету не сживет. А ну его вместе с богатством! Чего ж этот Федор к ней ластится? Что ему нужно? Господь с ним! Он хоть и хороший хлопец, да что поделаешь с таким отцом?
Вдруг Христя услышала шорох в сенях. Она бросилась к двери и на пороге столкнулась с… Федором.
– Здравствуйте! – сказал он, входя в хату.
– Кто там? – спросила с печи Приська. – Зажги огонь, Христя, ничего не видно.
– Да это я… Федор.
«Федор! С чего бы это?» – подумала Приська.
– Зажги огонь! – повторила она.
– Сейчас.
Маленькая плошка тускло осветила хату и Федора, все еще топтавшегося у порога.
– Что же ты стоишь, Федор? – спросила Приська. – Садись! Что скажешь хорошего?
Федор растерянно оглянулся.
– Да я к вам… – отрывисто и робко начал он. Голос его дрожал, как порванная струна: видно, ему трудно было говорить.
«Не сватать ли пришел?» – подумала Христя, глядя на оробевшего Федора. Тот, бледный и дрожащий, стоял у порога и мял шапку в руках. Это заметила и Приська. Наступило тягостное молчание.
– Батька меня послал, – снова начал Федор. – Пришли домой сердитые. Напали на меня… хотели бить… Потом говорят, иди туда и скажи: я ей этого не забуду! – с трудом выговорил Федор, и слезы поползли по его щекам.
Дочь и мать переглянулись. Снова воцарилось молчание, все замерли. Резкий стук заставил их очнуться. Федора уже не было в хате.
Во сне это было или наяву? Приська и Христя в недоумении переглядывались, пожимали плечами, и вдруг Христя расхохоталась. Она сама не знала, отчего ей стало так смешно. Ее звонкий смех раскатился по хате.
– Что ты? – сердито спросила мать.
– Ну, не глупый он, не сумасшедший! – крикнула Христя и снова залилась смехом.
Это был какой-то странный смех: так смеются перед горем, предчувствуя его. У Приськи мороз пошел по коже от этого смеха, и она тревожно глядела на дочку. Ей стало так тяжело и горько, так тоскливо, словно и не было недавней радости. «Я ей этого не забуду!» – слышала она слова Федора… Сына прислал сказать, чтобы не забывали о нем… Боже! Что за придира Грыцько этот, что за злой человек!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Грыцько пришел домой голодный и злой. Земля Притыки ему уже давно не давала покоя, как заноза в сердце, как бельмо в глазу… «Пусть она не мне достанется, только бы отобрать ее! Что тогда Приське в селе делать? Жить не на что будет… С голоду распухнет… Иди, голубушка, внаймы… на старости лет; и дочку свою, пышную панночку, уводи с собой; пусть у чужих людей загрубеют ее белые рученьки, а то изнежились. А то она только и знает, что хлопцев сводить с ума… Сама скорее сойдешь!..