Депрессия. Торг. Писательство. М. С. Парфенов
отмахнулся, но одноклассники навалились, принялись дергать, ржать, свистеть стручками акации прямо в уши. Отыгрываются, подумал он. Вяло удивился, как мало продержался его авторитет без Стеллы. А впрочем, был ли авторитет? Верный подавала, вечный секретарь, скромная, наделенная полномочиями луна в тени великолепной Стальной Звезды.
Кое-как установив котел, он наблюдал, как повар заливает воду, кладет крупу и добавляет сгущенку. Его воротило от пшенной каши на сгущенном молоке. Ковыряя ложкой в сладкой склизкой жиже, он с тоской думал о том, как будет отмывать котел.
– Эй, – окликнул он прошлогоднего котлового. – Чем ты котелок оттирал?
Рыжий козявка насторожился, по привычке втянул голову, но быстро вспомнил, что замстаросты ничего не сделает, пока рядом нет Стеллы. Храбро бросил:
– Руками!
– Что-то не больно хорошо руками отмывал.
– Так покажи, как надо, – с вызовом заявил козявка и швырнул в него песком.
Он тяжело поднялся. В висках застучала кровь, темный вечерний воздух заволокло красной пленкой.
– Песком надо чистить, – вклинился другой, довольно миролюбивый козявка. – Слепи из песка пирожки и чисть ими.
Почему они меня ненавидят, размышлял он, возя ладонями по песку на дне котла. За тот случай с сорванной дискотекой? Но Стелла была права, какая может быть дискотека, когда половина класса больна ветрянкой. Или за ту химию, с которой, не подготовившись, сбежали все? У Стеллки разболелась голова, она ушла домой, и номер прокатил бы, если бы он один, из страха перед Стеллой, не остался в классе и не доложил обо всем химичке. Или за то, что не пошел подсматривать за директорскими окнами, когда выпал жребий? Еще бы он пошел! Они-то со Стеллой знали, что под окнами осенью зловонная лужа – кажется, что там земля и иней, но на самом деле только тонкий лед…
Жирная каша липла к рукам, зудели комары. В духоте, высоко над елями, мелькали звезды. Если бы Стелла была здесь – спал бы сейчас нормально в поставленной палатке, сытый, чистый…
Он лег за полночь, кое-как ополоснув котелок, закинув его в заросли у ручья.
Трижды за следующий день его одолевало искушение сбежать. Комары озверели. Плечи сводило, котел отбивал спину. Он пробовал тащить его, как барабан, на груди, но так оказалось еще хуже.
Вечером отгремела гроза. Козявок и его заодно с ними вымочило до трусов. При Стелле такого никогда не случалось; казалось, она умела приказывать даже погоде. После наспех сготовленного ужина козявки нежились у костра, а он, по локоть облепленный песком, снова оттирал котел. Мозоль на пятке саднила невыносимо, он хотел попросить бинт, но не знал, кто отвечал за аптечку. После взбучки – его отругали за то, что в каше скрипит песок, – спрашивать не хотелось.
…Все уже спали, когда он закончил. В лесу стояла звенящая тишина, кисловато и свежо пахло цветами. Между ветками, как вчера, просвечивали звезды. Сквозняк обдувал потное лицо.
Четверть заканчивалась, впереди маячили каникулы, и класс был на подъеме: