«Москва, Москва! …Люблю тебя как сын…». Михаил Лермонтов

      Терек воет, дик и злобен,

      Меж утёсистых громад,

      Буре плач его подобен,

      Слёзы брызгами летят.

      Но, по степи разбегаясь,

      Он лукавый принял вид

      И, приветливо ласкаясь,

      Морю Каспию журчит:

      «Расступись, о старец-море,

      Дай приют моей волне!

      Погулял я на просторе,

      Отдохнуть пора бы мне.

      Я родился у Казбека,

      Вскормлен грудью облаков,

      С чуждой властью человека

      Вечно спорить был готов.

      Я, сынам твоим в забаву,

      Разорил родной Дарьял

      И валунов им, на славу,

      Стадо целое пригнал».

      Но, склонясь на мягкий берег,

      Каспий стихнул, будто спит,

      И опять, ласкаясь, Терек

      Старцу на ухо журчит:

      «Я привёз тебе гостинец!

      То гостинец не простой:

      С поля битвы кабардинец,

      Кабардинец удалой.

      Он в кольчуге драгоценной,

      В налокотниках стальных:

      Из Корана стих священный

      Писан золотом на них.

      Он угрюмо сдвинул брови,

      И усов его края

      Обагрила знойной крови

      Благородная струя;

      Взор открытый, безответный,

      Полон старою враждой;

      По затылку чуб заветный

      Вьётся чёрною космой».

      Но, склонясь на мягкий берег,

      Каспий дремлет и молчит;

      И, волнуясь, буйный Терек

      Старцу снова говорит:

      «Слушай, дядя: дар бесценный!

      Что другие все дары?

      Но его от всей вселенной

      Я таил до сей поры.

      Я примчу к тебе с волнами

      Труп казачки молодой,

      С тёмно-бледными плечами,

      С светло-русою косой.

      Грустен лик её туманный,

      Взор так тихо, сладко спит,

      А на грудь из малой раны

      Струйка алая бежит.

      По красотке-молодице

      Не тоскует над рекой

      Лишь один во всей станице

      Казачина гребенской.

      Оседлал он вороного,

      И в горах, в ночном бою,

      На кинжал чеченца злого

      Сложит голову свою».

      Замолчал поток сердитый,

      И над ним, как снег бела,

      Голова с косой размытой,

      Колыхаяся, всплыла.

      И старик во блеске власти

      Встал, могучий, как гроза,

      И оделись влагой страсти

      Тёмно-синие глаза.

      Он взыграл, веселья полный –

      И в объятия свои

      Набегающие волны

      Принял с ропотом любви.

      В песчаных степях аравийской земли

      Три гордые пальмы высоко росли.

      Родник между ними из почвы бесплодной,

      Журча, пробивался волною холодной,

      Хранимый, под сенью зелёных листов,

      От знойных лучей и летучих песков.

      И