Командир. Сандро Веронези
в морские глубины.
В Специи ночь, ветер гоняет пустые бутылки, снасти на суднах бьются, летают прочитанные газетные страницы.
Неисправимая медсестра уходит домой, напевая «Хочу тебя хоть на часок»[5].
Я знаю, Рина, знаю. Умоляю тебя…
Специя точно как парапет, с одной стороны, ты еще здесь, с другой – ты уже в пустоте. Мы загружаем «Каппеллини» сказочными богатствами, как настоящие фараоны, ребята шутят, представляя себя египетскими царями, поэтому я им не говорю, что пирамиды – это саркофаги.
Команда плохо оснащена, сейчас они построились в шеренгу. Мундиры расстегнуты, рубашки не заправлены, но мне наплевать: вручаю каждому кинжал, выполненный по слепку с его руки. Они знают, что им предстоит спускаться под воду, однако что делать с холодным оружием – представления не имеют, а спросить о причине подарка стесняются и только благодарят.
Никогда не знаешь, как далеко твой враг, защищенный толщей воды и стальными обшивками, тысячами артиллерийских орудий, адскими технологиями, которые наши поэты могут только вообразить, или, может, он где-то рядом, его сердце наполнено куражом британской либеральной мысли и страхом, в точности как и наше.
Некоторые считают, что подводные лодки по-настоящему не сражаются.
Чушь! Чушь собачья! Небывалая чушь! У нас есть своя траншея. Только она жидкая. И мы ее пройдем, позволив себе непозволенное, как гласит девиз, начертанный на капитанском мостике этой подводной лодки по имени «Каппеллини». Добротное судно, я велел оковать форштевень сталью, потому что, не приведи господь, в современной войне может понадобиться действовать дедовскими методами и идти на таран.
Матроса-электрика Карéдду я на борт не взял. Не понравился цвет его кожи. «Я здоровый и крепкий», – уверял он меня. Я отправил его к военному доктору.
Сейчас мы готовы позволить себе непозволенное.
Но мы беззащитны.
3. Анна
Возьми хотя бы этот ветер: я знаю, куда он гонит наших морячков, отбывающих в плавание: он их гонит на верную смерть. Я-то слыхала, что говорят армейские врачи: если война будет короткой, вернется только одна из пяти подводных лодок, а если затянется – одна из десяти. И ни одной, если продлится долго. Парни эти обречены на смерть, но ты погляди – смеются, наяривают и поют: «Хочу тебя хоть на часок». Те же слова шептал мне сегодня ночью Джиджи`но: я жизнь отдам за час с тобой, моя ненаглядная Анна, в чреве нашего «Каппеллини», на дне морском. Хоть часик в день, шептал он мне, а в остальные двадцать три я буду тверже кремня. Джиджино ведь повар, он как кормящая мать для своих сослуживцев, и тоже погибнет в тот час, когда их кормит. Я вся до сих пор в его сперме, но мне не противно. Он сорвался и убежал, поцеловав меня в последний раз, потому что сильно опаздывал; на плечах тяжеленный ранец с привязанной к нему мандолиной, улыбается от счастья, которое я ему подарила; умчался как на пожар, полуголый, а я даже не подумала зайти в ванну и смыть с себя его семя.
Наоборот, я встала, напялила на себя свою форму, прямо
Un’ora sola ti vorrei (