Песни Серебряных Струн. Песнь первая. Золотая клеть и зелёный лес. Елизавета Лаггар
вязью филиграни слоем кожи и бархата чужой музыкальный инструмент, он ни за что не променял бы на него свою родную мандолину. Если говорить по правде, принадлежащая Даану Тэрену мандолина и сама была прекрасна. Музыкант содержал её в большой аккуратности, и относился к ней с огромным уважением. На деле, этот инструмент на мандолину был похож лишь внешне: голос её, яркий, сочный и полнозвучный, способен был переиграть звучание иной лютни от какого-нибудь именитого мастера. Даан всегда гордился не только теми чарующими звуками, которые у него получалось извлекать из её серебряных струн, не только золотыми узорами и перламутровой инкрустацией на деке, но и тем, что эта самая "мандолина" когда-то принадлежала его отцу. В Киннаре было почти традицией оставлять своему ещё даже не рождённому чаду такие подарки. И, хоть отца Даанель никогда не видел, говорили, что тот держал эту мандолину в руках. Верить в это, как в любые красивые романтические легенды, было приятно.
Недолго провозившись, пристраивая по углам своё скромное имущество, Даан неожиданно для себя осознал, как он хочет есть. Еще бы! Обед прошел уже давно, и состоял для него из нескольких глотков воды да двух сырных лепешек, которыми щедро поделился с ним ворчливый старик Гертарий. А ужинать Даану так и не случилось. И сейчас, от божественных запахов еды, доносившихся из обеденного зала на первом этаже, у музыканта даже в животе заурчало.
Повинуясь своей человеческой потребности в хлебе насущном, Даан бегом спустился по лестнице, в зал, и уселся на лавку за ближайшим столом. Жустав Сильбарр нарочито долго не обращал внимания на второго постояльца. Вместе со своей женой Иветтой, как всегда чопорной, и худой, словно щепка, Жустав хлопотал вокруг «дорогого гостя», господина дель Альфорда, интересуясь, всё ли ему нравится и не нужно ли еще что-нибудь принести.
Наконец, соизволив подойти и к голодному Даану, хозяин постоялого двора коротко бросил:
– Ну?
– Я пришел на ужин, – пояснил Даан. – Мне ведь полагается и постель, и стол, так?
– Так, так, – рассмеялся господин Сильбарр, и, крикнув Сантиль, что-то тихонько ей приказал. Девушка как-то жалко втянула голову в плечи, поклонилась отцу, и, едва не плача, убежала на кухню. Довольно скоро перед Дааном появилась миска простой, сероватой по цвету каши и ломоть сухого хлеба. Очень похоже, что такой хлеб, да и каша, шли на угощение домашней скотине на заднем дворе. Даан потрогал край миски – он был едва тёплым. Никакого столового прибора к поданному блюду тоже, видимо, не полагалось. Музыкант усмехнулся. Ни ложки, ни вилки. Совсем как в стародавние времена, да прошедшие века и столетия! Да что столетия? И тридцати лет не прошло, как тот самый Сантьяг Златорукий, так рассердивший старика Гертария, пел чудные песни о мире с норхтарами2. Тысячи людей внимали его пению на вершине Священного холма! Он пел так, что, наверное, сам Создатель и все Божества прислушивались, что уж о простых смертных говорить. Ну и что ж с того, что ради отказа от оружия Сантьяг запретил всем поклонникам, что жили у подножия