.

      Я беру тебя на поруки,

      перед силами жизни и зла,

      перед алчущим оком разлуки,

      что уставилась из угла.

      Я беру тебя на поруки

      из неволи московской тщеты.

      Ты – как роща после порубки,

      ты мне крикнула: защити!

      Отвернутся друзья и подруги.

      Чтобы вспыхнуло всё голубым,

      беловежскою рюмкой сивухи

      головешки в печи угостим.

      Затопите печаль в моём доме!

      Поёт прошлое в кирпичах.

      Всё гори синим пламенем, кроме, —

      запалите печаль!

      В этих пылких поспешных поленьях,

      в слове, вырвавшемся, хрипя,

      ощущение преступленья,

      как сказали бы раньше – греха.

      Воли мне не хватало, воли.

      Грех, что мы крепостны на треть.

      Столько прошлых дров накололи —

      хорошо им в печали гореть!

      Это пахнет уже не романом —

      так бывает пожар и дождь, —

      на ночь смывши глаза и румяна,

      побледневшая, подойдёшь.

      А в квартире, забытой тобою,

      к прежней жизни твоей подключён,

      белым черепом со змеёю

      будет тщетно шуршать телефон…

      В этой егерской баньке бревенчатой,

      точно сельские алтари,

      мы такою свободой повенчаны —

      у тебя есть цыгане в крови.

      Я беру тебя на поруки

      перед городом и людьми.

      Перед ангелом воли и муки

      ты меня на поруки возьми.

      Аплодировал Париж

      в фестивальном дыме.

      Тебе дали первый приз —

      «Голую богиню».

      Подвезут домой друзья

      от аэродрома.

      Дома нету ни копья.

      Да и нету дома.

      Оглядишь свои углы

      звёздными своими:

      стены пусты и голы —

      голая богиня.

      Предлагал озолотить

      режиссёр