Семко. Юзеф Игнаций Крашевский
направились к Висле.
Там нашлась прикреплённая к колышку лодка, в которую клеха сразу запрыгнул и, укутавшись, лёг на дно. Покуда не отплыли от берега, Пелч стоял, не отходя и следя. Рыбаки, не мешкая, взялись за вёсла и шесты, и, не прошептали и нескольких молитв, как уже были на середине реки.
Даже для прощания с медником клеха не поднял головы; кто бы издалека глядел на этот чёлн, на котором торчали верши и двое рулевых, никогда бы не догадался, что на дне его лежал человек, который тем временем собирал в голове и упорядачивал то, что вчера слышал, видел, выследил и о чём догадался.
Доплыв вскоре до середины реки, рыбаки перестали грести и только управляли. Без помощи весёл лодка живо продвигалась дальше, так что замок и город исчезли с их глаз. Казалось, что Бобрек спит.
IV
Как широки были в те времена земли польской короны, но, возможно, угла в ней, полностью спокойного найти было трудно. Где не было войны, там боязнь её и неуверенность о будущем отравляли жизнь.
А продолжалось это состояние не с сегодняшнего дня, не со смерти короля Людвика начались эти беспокойства и волнения. Продолжались они практически всё его царствование, а теперь, когда даже далёкого короля не стало, когда навязанный муж будущей королевы Марии Сигизмунд Люксембургский, только юноша, хотел захватить власть над Польшей, убеждения и мнения разделились, имеет ли он право? Следовало ли его принять? Или не принимать?
Краковские паны уже внешне на него согласились, хотя и там он не всем был по вкусу. В Великопольше кипело! Сначала ему кланялись, гордый парень отвечал на это угрозами и таким презрением к бедной шляхте, какими её и Луи чествовал.
Домарат из Перчна надоедал там деспотичными угрозами. Сразу при первом появлении шляхта бросилась прость и умолять, чтобы забрали его из Познани. Но именно Домарат, этот великий угнетатель, вместе с архиепископом Бодзантой принимал там Сигизмунда, заботился о нём, подсказывал, что должен был говорить и на какую ногу ступать. Таким образом, это он посоветовал пану тот террор, который сам использовал против дисциплинированной, бедной, невзрачной шляхты, но большого сердца.
Тех, кто пришёл с просьбой, строго выпроводили: «Вы должны его слушать и молчать».
А так как великополяне уже при Людвике напились достаточно стыда и кидали их, не слушая их и приказывая повиноваться, шляхетские сердца под старыми кожухами забились всё сильнее.
– Не дадимся!
Приказали им слушать Домарата; все, как один, от него отступили и с ним осталась только кучка Грималитов.
Шляхта съехалась второй раз, требуя прогнать Домара-та. Сигизмунд рассердился ещё пуще, угрожая темницей и смертью. Уже не было речи о повиновении, все разбежались… Из конца в конец Великопольши гремело:
– Мы не хотим ни Сигизмунда, ни Домарата! Прочь немца!
Когда люди подхватят один крик, это заразительно. Из Великопольши пошёл он в Краков, и там люди начали думать: «Для чего нам этот молокосос? Будет сидеть