Здесь никто не правит (сборник). Алексей Грякалов
що будем вечеряти?
Та перепелочку в маслі.
Небагато чумак з'їв:
Тільки крильця, реберця,
Заболіло в чумаченька
Коло серця, коло серця.
Ни дивчины, ни вечери, ни кавуна, ни дыни.
Одна тушенка осталась, хлеб кончился – дед с ополченцев требует за хлеб сто зеленых: «Пусть бесплатно ваши командиры дают… Надоела война». У бардзо гоноровых поляков завтра отобьем запас галет, натовскую форму и голландское пиво.
А Ганна из самой первой припевочки меня не дождалась. Да ведь никогда по своей воле, сказал мне командир ростовского СОБРА, не ходи на войну.
Беспокойно, несусь в сторону Сла́вянска.
Обiзвався козак,
На солодкiм меду:
Гуляй, гуляй дiвчинонько,
Я й до дому отведу.
Я бы тебе, моя радость, руку на плечико положил, никому тебя не отдам.
Где твои окна в гостинице университета итальянского Турина, откуда получил прошлым летом два письма? В одном сообщен адрес, а в другом желание, чтоб не было в наших местах войны. Откуда ты знала, что война скоро будет?
Всегда помню, как ты в весеннем предутрии дышишь у меня на плече.
И как сказать? С нашим языком богучарским только до Калача. Никому не высказать – никакой психический анализ хохла невозможен: какой такой в пустой пробирке козак-пациент?
Всех хохлов сразу не уложить на кушетку – ни москалей, ни европейцев не хватит. Сам собой, в словах заплетаясь, на кушетку майдана двину вверх и вниз. В сторону головы – на Славянск, родная сторонка Верхнего Дона – в гудящих ногах. И письмецо посередине в разломе течет в две стороны. Черепком полуразбитым накрою трещину – колоброд от пупка собственного вверх-вниз.
Круть-верть – под черепочком смерть.
На майдане Одесы разливают девчата по бутылкам горючую смесь. С улыбкой веселой… дивчинка веселенька, что ты за человек? Сразу смех в ответ: чоловик на мове – это мужчина.
Что за люди? Очень в дорогу билет дорогой, ни одной вольной гривны в кармане. Хоть архетип бессознательного в полуночи вызвать, а в присланном американцами приборе ночного видения мельтешат бледные белоглазые тени. Да страх-переполох вылить потом – над животом ножницами почикает последняя знахарка сухой чабрец, зажжет свечечку, воском покапает в холодную воду! Застынет фигурка – видишь ручки-ножки, голова на шейке из воска отвалилась крошкой на донце? Если в полдне горючей смесью на перегретый асфальт плеснуть, что за фигура черная выгорит на одесском асфальте?
Нет страхов, смеются девчата. Следят, чтоб не пропало зря ни капли горючего зелья.
А Михайло Михайлович, по рождению богучарский хохол, как раз сейчас в Австрии на кушетку уложен старым эмигрантом из Коростеня. Хоть хохлами звать скоро совсем запретят, один богучарский уже настроен, как чеховская скрипка Ротшильда.
И через десять бесконечных хвылын невиданно для полковника зарыдает. Ведь будто все давнее слетелось на дымок из трубки аналитика – запах цветков табака, в котором пациент заснул пятилетним. Ведь под каждый вечер начинал дурманить цветущий