Сумеречная мелодия. М. Таргис
лучше. А улыбка у юноши на фотографии была такой рассеянно-беззащитной, что у Павла сжалось сердце.
Просмотрев несколько служебных документов и остальные фотографии и ничего больше интересного не почерпнув, кроме упоминания об административных мерах по поводу несчастного случая, произошедшего с одним из воспитанников (обслуживающему персоналу было приказано строже следить за тем, чтобы молодые пациенты не покидали территорию учреждения, и пресечь всякие походы в близлежащие руины), Павел откопал распоряжение о каких-то премиях членам интернатского хора. Знакомой фамилии в списке не было, а имя Йиржи попадалось несколько раз.
Снова оглядевшись и заметив, что Владек Тунь уже вернулся в зал и болтает с кларнетистом из Цестиной капелы[9], Павел быстро затолкал все бумаги в папку. Ягла оторвал голову от стола и посмотрел на него мутным взглядом. Павел приподнял бровь.
– Где едем? – без особого интереса спросил Ягла.
– Наша станция не скоро, спи дальше, – сориентировался Павел, и ударник послушно опустил голову обратно на стол. Павел переломил папку пополам, сложил вдвое и запихнул за пазуху. Когда Тунь подошел к столу и медленно оглядел его, явно пытаясь что-то вспомнить, Павел отставил вино в сторону и налил себе и ему сливовицы.
– Наздар, – неуверенно сказал журналист.
– Добрый вечер! – кивнул Павел. – Присаживайся, Владку.
Тунь послушно сел и нахмурился.
– А о чем мы с вами?..
– Prosit[10]! – поднял Павел рюмку. – Ты, кажется, собирался взять у меня интервью.
– А… конечно. Ваше здоровье, – Тунь выпил, подтянул к себе блокнот. – Так над чем вы сейчас работаете, пане… – Он сосредоточился, вспоминая: – Пане Шипку?
– Сейчас расскажу, – кивнул Павел, наливая еще по одной. – Будь здрав, юноша!
Павел не совсем твердой походкой прошествовал в сад. Ночь была ясной, светила полная луна. В доме было темно, но лунный свет достаточно хорошо освещал засыпанный жухлыми листьями мраморный бортик фонтана, чтобы тот мог служить ориентиром. Из-под ноги с истеричным мявом рванулась соседская кошка, не оставлявшая надежды выследить в саду ласку. Павел выругался и громко прошипел ей:
– Тссссс!
Павел еле удержал равновесие, так как бортик фонтана внезапно оказался ближе, чем он рассчитывал, и, чтобы не рухнуть в пустой бассейн, сел на холодный мрамор.
Посидев так некоторое время – ночной воздух был свеж и пах палой листвой, – Павел тяжело вздохнул, перебрался внутрь бассейна, сгреб руками побольше сухих листьев в одну кучу, заодно расчистив пространство вокруг, кое-как отряхнул ладони; обхлопав все карманы, отыскал наконец коробок спичек и развел костер. Куча противно зашипела, но сбоку, куда попали листья посуше, заплясал веселый рыжий огонек.
Композитор выпрямился, достал из-под пиджака папку, прикинул на мгновенье, не вынуть ли из нее Цестину фотографию, и, решительно
Kapela (чеш.) – оркестр.
Prosit! (нем.) – Ваше здоровье!