Пламенная пляска. Диана Чайковская
Жена барона, Кхаца, была беременна. Все ждали, пока она разродится. Цыгане разбили шатры и бродили по округе третью неделю, пока, наконец, не начались схватки. Сам Зурал не видел жену с тех пор, как та вошла в шатёр и оставалась там. Не положено было мужчинам смотреть на женщин накануне родов.
Страшные крики Кхацы поражали весь табор. Роды проходили тяжело, пришлось даже позвать Раду, старшую сестру Зурала и известную на весь табор шувани1. Она ворожила над женщиной и отгоняла злых духов.
Наконец, Рада подошла к Зуралу, вытерла вспотевший лоб и улыбнулась:
– Радуйся, баро! Сын! Чаворо!2
Будь его воля, он бы запел. Зурал хотел было кинуться внутрь шатра, но вовремя опомнился6 негоже мужчине вступать в осквернённое место и видеть то, чего не положено. Внезапно Кхаца снова закричала, и нахмурившаяся Рада бросилась обратно.
Не к добру это всё было, ой не к добру. Плач младенца перебивался женским до тех пор, пока последний не стих совсем. Зурал успел выкурить две трубки прежде, чем уставшая шувани вышла к нему.
Она не стала ничего говорить – лишь взглянула так, будто мимо пролетела молния и ударила в дерево. Зурал всё понял. Кхацы с ними больше не было, зато остался сын.
– Мальчика надо омыть и перекрестить, – выдохнула Рада. – Я заберу его в свой шатёр. Подготовлю соль, воду и ладан. Пусть девки займутся усопшей, её тело я омою чуть позже. Всё же жизнь и смерть не должны пересекаться.
Зашелестели юбки, запахло костром. Спустя время из шатра Рады потянуло вонючим дымом. Зурал поморщился: он ненавидел ладан, но понимал, что так было нужно. Если мальчика не выкупать в солёной воде, не окурить как следует, не поднести к живому пламени, то злые духи захватят младенца и понесут его далеко–далеко.
Умершую жену тоже следовало проводить. Её имя стало табу3, поэтому его никто не упоминал, но все – как прознали – разразились плачем. Девки и вовсе падали на траву и бились о землю, а мужчины хмурились и молчали. Кто–то взял себя в руки и начал наигрывать на семиструнной.
– Не рви душу, Лыко! – бурчали.
– Да как же не рвать, если трещит всё?! – возмутилась Зарра. – Пусть поёт!
В тот вечер пели про жизнь и смерть, про их взаимосвязь и совсем немного – про очищающие костры, способные благословить дышащих и прогнать тех, кто мог прийти с того света. Старая Рада купала маленького Мирчу в солёной воде, называла его великим бароном, повторяя, что будущее табора однажды окажется в его руках. Зурал не смотрел на сына – слишком много боли принёс с собой этот мальчик. Хоть он и не любил жену, но смерть цыганки – трагедия для всего табора.
Помнится, Зурал слышал историю, как один барон настолько страдал по умершей, что сжёг её тело вместе с кибиткой. Ай–яй–яй, лихая доля, лихая голова. Если он поступит так же, то где же тогда будет расти Мирча? Не мог же барон оставить единственного сына без крыши над головой! Нет, Зурал не собирался сжигать дом ради одной бабы. Лишь смерть сестры могла бы сподвигнуть его на подобный поступок, но у неё давно уже была своя кибитка, поменьше, правда, но побогаче, что неудивительно – к их шувани прибегали на поклон даже городские, а не оборванцы, а купчихи в собольих шубах и молодые панночки.
Присутствие гаджо4 в таборе не нравилось многим, но Зурал не мог возразить сестре (всё же она была на 10 лет старше) – пришлось подарить ей золотистое украшение и мягко попросить ставить свой шатёр чуть поодаль, чтобы чужаки не совались к ним, не смотрели косо на цыганок и не пугали детей. Впрочем, последние были только рады – не было для них лучшего развлечения, чем попробовать забраться в карман гаджо и найти там что–нибудь особенно ценное или хотя бы пару монет. Иной раз удавалось вытащить шёлковую ленту, перстень или жемчужные часы дивной красоты. Что правда, на ярмарке такое не продашь – сразу узнают. Зато можно было преподнести подарок какой–нибудь девице.
Зурал просидел до рассвета у костра. Сон не шёл к нему, а может, просто не хотелось возвращаться в опустевший шатёр. Маленький Мирча всё равно будет под присмотром сестры или другой цыганки – до тех пор, пока не станет достаточно взрослым и перестанет нуждаться в молоке и омовении.
Чтобы злой дух не подобрался к душе ребёнка, Раде придётся много купать его, а в свободное время сплести оберег. Так было положено. Со временем Мирча окрепнет, встанет на ноги, и тогда Зурал заберёт его в свой шатёр и будет учить главному – как быть достойным бароном и следить за порядком в таборе, а также не подпускать к себе чужаков, но смело драть с них по три шкуры и выдавать старых кляч за молодых кобылок удивительной красоты.
– Моё солнце угасло, дав нам надежду, – покачал головой Зурал, завидев уставшую Раду. – И эта надежда однажды станет нашим солнцем.
– Тэ явэс бахтало, баро5, – поздровалась сестра. – Да будет так!
Кровавые лучи заиграли на багряно–оранжевых шатрах и тёмных кибитках. Ленты, засушенные цветы, остатки еды и вина – всё лежало вперемешку. По воздуху
Ведьма табора. В одном таборе живёт только одна шувани.
Мальчик (с цыганск.)
Цыгане не называют умерших по имени, т. к. считается, что так можно призвать мертвеца с того света.
Не цыгане, обычные люди.
Приветствие у цыган, дословно означает «Радуйся!»