И нас пожирает пламя. Жауме Кабре
остановки пару часов, несмотря на обилие ваты и перекиси водорода. Удар помог Измаилу немедленно усвоить, как важно в жизни молчание. Никто из них – ни пострадавший, ни тот, кто бросился на него с кулаками, ни Алекс, ни их соседи по квартире – не посчитал, что о происшествии необходимо уведомить службу защиты детей, раз Измаил сдуру получил по заслугам. Да и никакой он был не ребенок, волосатый с головы до ног.
Уже получив аттестат зрелости, он понял, что ничего похожего на квартиру под началом Алекса в мире нет. Что его счастливый билет в жизни – это не будущие успехи в университете, а то, что довелось попасть туда, где живут не как все. Он распрощался с товарищами, ни одного из которых пять лет назад не знал, потому что время течет для всех, кроме Алекса, у которого до сих пор ни одного седого волоса. Перед началом семестра Измаил пошел навестить отца.
– Нет, я хочу пойти один.
– Я понимаю, но, если хочешь, я могу тебя…
– Не надо, Алекс. Вспомни проповедь, которую ты прочел нам несколько часов назад, когда объяснял всем остальным, что мне пора с ними прощаться и все такое. Ты то же самое говорил, когда провожали Симона…
– А теперь ты взялся меня критиковать…
Они обнялись у входа в психиатрическую лечебницу, где содержался отец Измаила, зная, что видят друг друга, наверное, в последний раз. И, не оборачиваясь, чтобы помахать Алексу на прощание, он вошел в клинику, где отец учился переписывать партитуры левой рукой.
– Ну, что скажешь, сынок? – поприветствовал его отец, словно в последний раз они виделись пару дней назад. И продемонстрировал неразборчивые каракули, беспорядочно разбросанные вокруг нотного стана и по всему листу. От Измаила не ускользнуло, что отец ими доволен и горд. Измаил подготовил речь о том, что будь ты проклят, папа, псих ненормальный, больше никогда в жизни не приду, а в прошлые три раза меня насильно прислала служба опеки. Теперь мне ясно, что благодаря тебе я мог бы сделаться подонком. Но тебе повезло[7], я просто несчастный человек и желаю только оправиться от того, как ты меня изувечил, хотя ты, может быть, и не знаешь, что это за слово, изувечил. Я встретил добрых людей, которые отнеслись ко мне как к родному; а ты меня хотел облить бензином. Ладно, это еще ничего. Но я никогда не смогу тебе простить, что ты внушил мне, будто мама умерла из-за меня. Целыми ночами я думал о том, зачем ты это сделал. Ведь я скучал по маме. Даже сейчас я скучаю по ней, а я уже совершеннолетний. Так что прощай, ничто меня с тобой не связывает, не поминай лихом, пусть сообщат, когда помрешь. Замечу попутно, что я не умею играть ни на кларнете, ни на флейте, ни на дудочке. Я буду учиться на филологическом факультете, на романо-германском отделении, а ты и не знаешь, что это такое. Так что пошел ты к чертовой матери. А еще меня взяли работать в школу. Платят гроши, но с голоду не сдохну.
Однако, вместо того чтобы читать нотацию, он помолчал немного, взял в руки лист, который протянул ему отец, и сделал вид, что с интересом рассматривает, как будто каракули возможно было интерпретировать.
– Молодец, папа.
Только в одном Измаил был непоколебим:
История Измаила и его отца – своего рода вариация на тему рассказа Кабре «Мужчины не плачут» из сборника «Когда наступит тьма»; также в романе прослеживаются отсылки к рассказам «Тезей» и «Эбро» из того же сборника.